мы знаем, что свою несдержанность в гневе Нил унаследовал от Натана; мы знаем, что его импульсивность Нил унаследовал от Натана; мы знаем, что свою предрасположенность к насилию Нил унаследовал от Натана...
но мы также знаем, что Мэри тоже не гнушалась насилием, физическим и психологическим, и как в глазах Нила всё это было нормальным. как ее мысли и убеждения так глубоко укоренились в нём, что он даже считал их своими.
я не могу прекратить думать о всех ужасах, которые Мэри могла сказать Нилу. о всех ужасах, в которые Нил мог почти увериться самостоятельно.
о том, во что он
верит.
о каждом слове, которые Мэри, в порыве ярости и отчаяния, говорила Нилу: что жалеет о его рождении, о том, что забрала его с собой из Балтимора, о том, что не оставила его умирать в каком-то никчёмном городке в Бельгии. Что жалеет, что ей приходится тащить это бремя воспитания ребёнка в бегах.
о каждом моменте, когда она, в порыве страха и, как она считала, любви, избивала Нила, пока он не мог чётко видеть перед собой, пока он не мог ровно стоять, пока он не понял, что сделанное им было ошибкой. пока он не понял, что ему необходимо стать лучше.
о каждом её обвинении в чём угодно: в том, что можно было бы избежать, будь Нил сильнее, умнее, быстрее.
о каждом слове, которое убеждало Нила, что он недостаточно хорош.
возможно, это не относится к канону, потому что мы знаем насколько Нил хорош в подавлении своих чувств и что он отбирал со всей тщательность (и не очень осознанно) какие воспоминания будут ему полезны в будущем
но просто представьте как он, наконец, не может скрывать эту правду от других, даже от самого себя.
и когда все эти проблемы буквально обрушатся на него, он просто превратится в самоубийственное бедствие.
и, зная Нила, он сделает что угодно, только бы оградить тех, кто ему дорог, от этого неизбежного взрыва
