Forward from: Stuff and Docs
Об уехавших и оставшихся
За последние несколько лет я влюбился в London Review of Books — оказалось, что с этим изданием у меня настоящий мэтч и копаясь в его архивах всегда можно найти что-то неожиданное и интересное. И, что важно, здорово написанное: от рецензий на книги о малоизвестных событиях латиноамериканской истории до пространных воспоминаний о жизни в Веймарской Германии.
Вот на днях набрел на эссе Тони Гулда о Чили времен Пиночета. Гулд — британский писатель, написавший интересную биографию другого британского писателя (и разведчика) Колина Макинесса; увлекавшийся Чили, и переболевший полиомиелитом — и сумевший этот опыт переработать в литературное произведение.
В статье 1990 года «Pinochet’s Chile: Those who went and those who stayed» он рассказывает о взаимоотношениях между теми, кто покинул Чили после переворота Пиночета в 1973 году — и теми, кто остался. Как раз в 1990 году многие уехавшие стали возвращаться в страну, после того как в марте 1990 года Пиночет проиграл выборы и потерял президентский пост (хотя и сохранил значительную часть власти в своих руках).
Читать статью Гулда поучительно; в своем рассказе он отталкивается от книги чилийского интеллектуала — с ним Гулд беседует о разнице опыта чилийцев-эмигрантов и чилийцев, переживших диктатуру внутри страны. Кстати, Гузман умер около недели назад — ему было 93 года; он пережил и Пиночета, и его режим, и многое другое.
Гулд пишет:
«Если интеллектуалы, оставшиеся в Чили, были все более изолированы, то те, кто уехал или был отправлен в изгнание, потеряли связь со своей страной и многие из них оказались в ловушке временного искажения. Когда они начали возвращаться, в последние годы диктатуры, их не встретили с распростертыми объятиями. „Здесь люди чувствовали некоторую горечь и обиду на людей снаружи, — говорит писатель Хорхе Эдвардс, — потому что изнутри создавалось впечатление, что изгнанники становятся профессиональными изгнанниками. И это была прибыльная профессия. А среди людей снаружи царило ощущение, что люди внутри были коллаборационистами, потому что они выработали разные взгляды и разные философии. Тем, кто остался внутри, пришлось очень тяжело; а те, кто был снаружи, верят, что у них была реальная позиция, новая философия и непредвзятость, и что они, вероятно, смогут иметь лучшее влияние на страну“».
Гузман описывал свой опыт при Пиночете так:
«За эти 16 лет со мной ничего особенного не произошло: я не потерял никого, ни родственника, ни друга; один или два друга сейчас живут за границей, но это все. Я никогда не страдал; меня не преследовали, ничего. Лишь однажды меня арестовали на восемь часов. Эти восемь часов были связаны с тем, что я был в гостях у друга, которого посадили в тюрьму, и меня задержали для небольшого допроса — довольно мягкого, дружелюбного и уважительного. Так что со мной ничего не случилось. И все же я не думаю, что в моей жизни есть что-то столь же важное для меня, как переворот».
«Вина и страдания — постоянные темы с обеих сторон. „Вначале для оставшихся людей виноваты были мы“, — говорит Армандо Урибе. „С течением времени и зверским поведением хунты ситуация начала меняться, и их вина начала прорастать. Поскольку они чувствовали себя виноватыми и считали нас виновными, они в конце концов решили, что именно они пострадавшая сторона“. Антонио Авариа высказывает примерно то же самое: „Люди думали, что им приходится трудно здесь, при диктатуре. Мы также думали, что нам очень тяжело, мы боремся за жизнь в других странах, меняя страны, как перчатки“. Марио Валенсуэла, профессиональный дипломат, возглавлявший дипломатическую службу при Альенде и большую часть своего изгнания проведший в Лондоне, работая в ООН, говорит: „Люди здесь завидовали нашим страданиям, а потом и тому, что мы добились успеха“».
За последние несколько лет я влюбился в London Review of Books — оказалось, что с этим изданием у меня настоящий мэтч и копаясь в его архивах всегда можно найти что-то неожиданное и интересное. И, что важно, здорово написанное: от рецензий на книги о малоизвестных событиях латиноамериканской истории до пространных воспоминаний о жизни в Веймарской Германии.
Вот на днях набрел на эссе Тони Гулда о Чили времен Пиночета. Гулд — британский писатель, написавший интересную биографию другого британского писателя (и разведчика) Колина Макинесса; увлекавшийся Чили, и переболевший полиомиелитом — и сумевший этот опыт переработать в литературное произведение.
В статье 1990 года «Pinochet’s Chile: Those who went and those who stayed» он рассказывает о взаимоотношениях между теми, кто покинул Чили после переворота Пиночета в 1973 году — и теми, кто остался. Как раз в 1990 году многие уехавшие стали возвращаться в страну, после того как в марте 1990 года Пиночет проиграл выборы и потерял президентский пост (хотя и сохранил значительную часть власти в своих руках).
Читать статью Гулда поучительно; в своем рассказе он отталкивается от книги чилийского интеллектуала — с ним Гулд беседует о разнице опыта чилийцев-эмигрантов и чилийцев, переживших диктатуру внутри страны. Кстати, Гузман умер около недели назад — ему было 93 года; он пережил и Пиночета, и его режим, и многое другое.
Гулд пишет:
«Если интеллектуалы, оставшиеся в Чили, были все более изолированы, то те, кто уехал или был отправлен в изгнание, потеряли связь со своей страной и многие из них оказались в ловушке временного искажения. Когда они начали возвращаться, в последние годы диктатуры, их не встретили с распростертыми объятиями. „Здесь люди чувствовали некоторую горечь и обиду на людей снаружи, — говорит писатель Хорхе Эдвардс, — потому что изнутри создавалось впечатление, что изгнанники становятся профессиональными изгнанниками. И это была прибыльная профессия. А среди людей снаружи царило ощущение, что люди внутри были коллаборационистами, потому что они выработали разные взгляды и разные философии. Тем, кто остался внутри, пришлось очень тяжело; а те, кто был снаружи, верят, что у них была реальная позиция, новая философия и непредвзятость, и что они, вероятно, смогут иметь лучшее влияние на страну“».
Гузман описывал свой опыт при Пиночете так:
«За эти 16 лет со мной ничего особенного не произошло: я не потерял никого, ни родственника, ни друга; один или два друга сейчас живут за границей, но это все. Я никогда не страдал; меня не преследовали, ничего. Лишь однажды меня арестовали на восемь часов. Эти восемь часов были связаны с тем, что я был в гостях у друга, которого посадили в тюрьму, и меня задержали для небольшого допроса — довольно мягкого, дружелюбного и уважительного. Так что со мной ничего не случилось. И все же я не думаю, что в моей жизни есть что-то столь же важное для меня, как переворот».
«Вина и страдания — постоянные темы с обеих сторон. „Вначале для оставшихся людей виноваты были мы“, — говорит Армандо Урибе. „С течением времени и зверским поведением хунты ситуация начала меняться, и их вина начала прорастать. Поскольку они чувствовали себя виноватыми и считали нас виновными, они в конце концов решили, что именно они пострадавшая сторона“. Антонио Авариа высказывает примерно то же самое: „Люди думали, что им приходится трудно здесь, при диктатуре. Мы также думали, что нам очень тяжело, мы боремся за жизнь в других странах, меняя страны, как перчатки“. Марио Валенсуэла, профессиональный дипломат, возглавлявший дипломатическую службу при Альенде и большую часть своего изгнания проведший в Лондоне, работая в ООН, говорит: „Люди здесь завидовали нашим страданиям, а потом и тому, что мы добились успеха“».