Разводной ключ

Ловушка двойного зеркала

Многие из нас очень хотят отражения. Многообразие форматов и возможностей «проявляться» сейчас — об этом. Блоги, каналы, подкасты. Отразиться и получить в ответ: что я нравлюсь, что я делаю что-то заслуживающее внимания, что-то поистине интересное. Ко мне хорошо относятся или обо мне помнят. Меня узнают.

Но есть важный момент: кто именно отражается (и как не запутаться в зеркалах).

Прежде чем появиться, порой рука тянется себя и свою жизнь приукрасить. И стараться понравиться, опираясь на то, чего от меня ожидали и за что меня хвалили (а не: кто я на самом деле). Если вписываться в то, что предлагают исключительно тренды и инструменты увеличения охватов — мы отходим от себя настоящих и попадаем в зону «фальшивого я».

Тут и ловушка кривого зеркала, в котором отражения искажаются.

Взрослый человек с нарциссической травмой обращается к другим для поддержки и укрепления вот этого «ложного я». И тогда эта зависимость вечная: надо раз за разом идти за подтверждением, как за обезболивающим. Заклеивать эту ранку, потому что пластырь через день отваливается. Ложное я никогда не станет отдельным и не принесет удовлетворения. Особенно когда надо выдать другим то, чего они хотят (а не показать себя).

«Факт того, что значимость — это лишь суррогат любви, которой ты действительно жаждешь, и что ты пожертвовал собой ради восхищения и утешения, и что в этих стараниях теряется настоящая жизнь, слишком болезнен для осознавания».

Ключевой сдвиг и выход — обращение к другим за отражением и поддержкой своего настоящего, подлинного «я», который скрыт за прочными фасадами и прекрасен в своей уникальности — и совершенной человеческой обычности.

Стивен Джонсон в книге «Психотерапия характера» пишет, что сначала мы уязвимы и зависимы от других в этом, а наше «истинное я» кажется бедным, неизвестным и слабым. Таким обыкновенным. Но «нахождение истинного я знаменует окончание поисков и отчаянной потребности в беспрестанном восхищении других», именно здесь начинается путь домой.

Путь постепенный и ни разу не простой — к более точному и тонкому проявлению себя. Рисковый и без гарантий. Но именно он может принести настоящее удовлетворение и возможность оказаться в своей собственной жизни.

Нарциссический супчик, бульончик из самого себя

Есть этапы и состояния, где я варюсь буквально в своем собственном соку. Тепло и (казалось бы) безопасно. Но ничего нового здесь не родится. Тепло — и безжизненно.

Новое рождается из контакта, из соприкосновения с другой психикой. Речь нужно кому-то адресовать — кому-то слушающему. Способному слышать. Рискнуть связаться с другим, выйти к нему.

Но иногда на месте Другого, на месте партнера — моё идеальное представление о себе. И тогда оно меня не слушает — и уж точно не слышит. Оно меня третирует, требует, изводит нереалистичными ожиданиями. И тогда я не могу обратиться к кому-то — мне кажется, лучше я себя сам, чем кто-то меня так. Я вижу это идеальное представление в людях снаружи (идеализируя и раздувая их знатно). Или нахожу тех, кто также требователен к себе (и, соответственно, к другим — и будет строг ко мне).

И тогда мне остаётся улучшать и доводить себя до совершенства, например. Чтобы не оказаться уязвимым — но получать признание, восхищение и высокие оценки (вместо такого простого и недоступного: тепла, нежности и любви).

И в какой-то момент (обычно это происходит в детстве очень рано) я решаю так: раз нет мне поддержки от другого, который выдержит и поддержит меня в моем восторге, в моих желаниях, в моей жизненности, в моей злости — я лучше всё это остановлю и припрячу, а вовне буду выдавать и показывать своё «ложное я». Очень приличное, очень рациональное, очень (например) успешное. Есть сотни вариаций, когда мы понимаем: «мне лучше быть таким».

А собой не быть.

Да я даже толком и не знаю, кто я есть. Меня не увидели и не распознали, зеркало было пустое или искривленное.

И я живу (порой: очень яркую, мощную, успешную и наполненную) жизнь, но параллельно себе. Я в эту жизнь не попадаю. Я получаю одобрение и признание — вот только признают не меня, а то, как ладно я научилась имитировать. Как профессионально я умею не быть собой.

И этот взгляд никогда меня не фиксирует. И я сама остаюсь в темноте маленькой закрытой комнаты, когда на сцене блистает кто-то, кем я так филигранно научилась быть.

Цена этому очень высокая. Безумная усталость, невозможность чего-то захотеть, пронзительное одиночество, депрессия.

Выход где-то там, где появляется другой. Кто-то или что-то, кого я могу полюбить — и могу почувствовать любовь в ответ. В кого вложить свой интерес, своё тепло — не как в продолжение себя, а как в кого-то очень от меня отличающегося. Очень на меня не похожего — и иногда (обоже!) не удовлетворяющего мои потребности и желания. И кого при этом я могу продолжать любить, с кем могу продолжать быть в отношениях. Не уничтожая ни себя, ни его, ни нашу связь. Сохраняя и восстанавливая, если вдруг чуть подразрушила.

Меньше расщепления, больше целостности (если что и желать в новом году)

Расщепляться легче лёгкого:
я хорошая — они плохие, жить мне не дают
или: я плохая — они хорошие, я так им навредила и напортила, провалюсь со стыда

Сложнее всего страшное слово «амбивалентность». Когда внутренний тумблер с двумя положениями (вкл/выкл, да/нет, хорошо/плохо) превращается в более современный, технологически совершенный инструмент.

Даже если что-то у меня или во мне на нуле — что-то другое точно норм. И даже когда что-то на полном нуле — это не навсегда. (Повторюсь: это точно не всегда, даже когда внутри бронебойная уверенность, что длиться всё это будет вечность. Не будет)

И особенно: даже если другие кажутся мне совершенно идеальными, которым жизнь (работа, любовь) даётся легко и ничего не стоит — хорошо бы помнить, что это фантазия, и что-то иное проседает и выпадает (даже порой то, что нам в себе кажется столь привычным, сколь не существенным). И это не то, что должно сразу принести облегчение и перевернуть черно-белую картинку (где уже я хороша, а другие не очень).

Это о том, что мир сильно сложнее. Что идеализация других (и себя) прочно защищает нас от не всегда приятной реальности — и когда розовая пудра осыпается, реальность больно хлопает нас по носу.

Мы можем быть для кого-то нехороши и неудобны — как и другие для нас. Но это не станет обрушивать нас до основания. Это то, что можно переждать и пережить, оставаясь с другими в хороших отношениях.

Оставаясь в хороших отношениях с собой.

Выдерживать свою плохость — от которой я не перестаю быть хорошей.

Выдерживать плохость моего близкого, когда он ну совсем не удовлетворяет мои желания (безумно этим раздражая) — но от этого не перестает быть для меня ценным и важным.

Выдерживать свою плохость — и понимать при этом, что я могу своими действиями сделать больно и плохо другому. Могу что-то разрушить. Своей обидой, агрессией, нападками. И помнить, что другой человек ценный для меня, я не хочу его терять и разрушать нашу связь.

И тогда приходить и восстанавливать отношения.

И тогда по дороге придется ещё отгоревать свою золотую мечту об идеальности и всемогуществе.

И держать в целости и сохранности цельный образ себя — и цельный образ другого. В полноте своих несовершенных и очень человечных качеств, в многообразии наших обидных/обычных ограничений и уникальных свойств.

Долгий тернистый путь к своей собственной интеграции.
Долгий благодатный путь.

мы никогда в самом деле не знаем, во сколько обходится другому человеку вся эта его жизнь

разглядывая красивые картинки, можно нафантазировать много, вложив в них ненароком ещё и идеальную (свою!) часть, тем самым сильно обеднив себя: личные драгоценности тут же тухнут и теряют блеск, а картинки других жизней слепят глаза

что стоит моя размеренная жизнь, когда другие так изящно и стремительно летят над горизонтом (даже если только что сама приземлилась и отдышалась после очередного полёта, одумалась и стала выбирать вместо лучшего — именно мне подходящее)

секунда — и сползаешь
падаешь
и находишь себя в скользкой сырой яме

вряд ли можно уж совсем перестать сравнивать и совсем уж не оказываться в ощущении нищенства духа и ума — как вряд ли можно найти людей совсем уж без нарциссической травмы (что, совсем ни одной?)

большая иллюзия и великий торг: хочу, чтобы у меня было вот это, что есть у другого — но только я не собираюсь платить ту цену, которую другой за эту свою жизнь платит — я даже знать ничего об этом не хочу

как и знать не хочу, что у другого не всё так прекрасно, и есть зоны, которые шатаются — или даже проседают до дна

как и у меня, как и у всех:
я в яме и просела до дна — но это не всё, что есть внутри и вовне меня. это не вся я

и то малое, что у нас есть:
не добивать себя,
найти немного добра и сочувствия к себе за эту человечность и слабость,
уцепиться за этот уступ,
попросить протянуть руку навстречу или схватиться ей за других — кто будет так великодушен откликнуться, оказаться рядом, кто напомнит и кто утешит

«во дела, у меня тоже было такое же, это невероятно хреново и больно, иди обниму»

«как же ты в этом всём в одиночку, как это же тяжело и несправедливо, я очень тебе сочувствую, расскажи»

столь мало,
столь невероятно много.
настоящие сокровища

отпуск и почему его нет

иногда цепкая хватка работы выступает заменителем цепкого партнера или родителя, который не отпускает, требует внимания и не дает отойти

важный вопрос тут, конечно: кто кого держит на самом деле

и какая я вообще, если не подтверждаю постоянно сама себя в профессии (и как страшно отпустить ясные и чёткие ответы о себе и идентификации себя с работой)

также можно не отпускать привычные объекты зависимости и «работать» даже в отпуске: безудержно заботиться и контролировать всех и вся, причинять себе и окружающим добро, измучить себя требованиями полноты и эффективности отпуска, ведь «скоро отпуску конец, а ты всё ещё уставшая». в целом, делать всё, лишь бы не оказаться в пугающей и целительной пустоте, ведь кто знает, какую себя я там встречу

кто знает

в отпуске — размышления о трудоголизме, отпуске и том, как всё это устроено

и что отпуск — это тоже сепарация: от привычных рутин, понятных идентификаций через действия (я — человек-работник), от защит, которые чётко отвечают на все вопросы и покрывают толстым одеялом зоны тревог и неопределённостей

нет зазора, паузы, пустоты — нет и вопросов
нет и сепарационной тревоги

но зачастую: нет и ощущения себя, контакта с собой, нет и нового знания о такой себе, которой я хочу или могу быть

или кем я уже была когда-то,
но уже и не вспомню

Моменты (сепарационной) тревоги дня, где я оказываюсь наедине с собой:

— перед сном, когда все телефоны и прочие устройства отложены в сторону, все подкасты и видео выключены (если вообще выключены: засыпать под видео или размеренный бубнёж — тоже отличный способ не оказаться с собой — и не почувствовать одиночества и своей разделённости с другими)

— после пробуждения и до того, как взять в руки телефон и включиться в кого-то или что-то

— моменты дня между делами и работой: чем и как быстро я их занимаю? есть ли они вообще?

где я оказываюсь и с чем
с кем — с какой собой
и выносимо ли мне всё это

выносима ли мне моя психика, мой внутренний мир, могу ли я думать, успокаивать себя и мечтать в отсутствие стимулов извне — или тут же стремлюсь заполнить эти пустоты кем-то или чем-то

Контрзависимый монорельс с двумя вагончиками

стоит одному отдалиться или отъехать с горизонта, как второй начинает трепыхаться и тревожиться, как мокрое бельё на ветру — и принимается догонять

один из этой пары всегда догоняет

в мире контрзависимых игр очень сложно встретиться взаимным интересом, нуждаемостью друг в друге, печалью от не-встреч, тоской

или так встретиться — и так этого испугаться, что снова раскидает по разным полюсам
(от ужаса приближения,
от страха поглощения,
от невыносимости и невозможности)

стоит тому, кто цепляется, охладеть и поутихнуть, как тот, кто убегал, чует пустоту и начинает тревожно в неё всматриваться

кого-то хватает надолго (и невозможно так отойти, чтобы дождаться появления на горизонте)
кто-то посылает тревожные неуверенные пинги (или обиженно-гневные тирады, что его бросили или не ценят)

монорельс стоит, движение всегда туда-сюда, нам не встретиться никак

***

выход — в том, чтобы поймать самое сложное (и самое страшное) — то самое переживание, которое всеми силами избегается. что с одной, что с другой стороны (в любом случае, каждая сторона этой пары будет иметь дело с чем-то своим)

зачастую здесь это невыносимые чувства, связанные с приближением, близостью вообще, моей нуждаемостью — и осознаванием и признанием этой нужды.

недоступный партнёр обещает тёплые прекрасные отношения, дело за малым — стоит только его догнать. и этим мы надёжно защищены как от близости, так и от реальности, где и в нём обнаружится много обыкновенного и несовершенного

и (самое страшное) в нас

каждую ночь мы ходим на терапию (даже если не помним об этом)

такова работа сновидений — бессознательное делает свою работу: варит, переживает, докручивает, доделывает, связывает и склеивает воедино, сбрасывает лишний накал, переваривает сырое в нечто удобоваримое.

более того: сны снятся даже собакам и кошкам, просто они не утруждаются их анализом (и не способны к символизации).

сны снятся мне с детства, яркие и интересные, но я никогда не считала нужным пытаться их понимать или интерпретировать — скорее, ощущала их как красивые увлекательные фильмы, параллельную реальность или бегство в другой мир, который всегда на расстоянии вытянутой руки.

как просмотры в кинотеатрах,
как сериальный запой,
как компульсивное чтение книг.

не понимала, зачем утруждать себя анализом того неосязаемого, что так легко забыть поутру, что никому не показать, что увлекает и пугает своей странной глубиной.

и даже своя собственная личная терапия и изучение психотерапии первые несколько лет никак меня этим не вдохновляли: ну да, можно рассматривать все объекты сна как свои собственные части — но что толку?!

сны снились и уходили в песок, предавались забвению и невежественному игнорированию (моя психоаналитик возражает: «неправда, всё это время ваше бессознательное делало для вас огромную работу!»)



очень постепенно стала распознавать эти знаки — как вдруг понимает отдельные слова живущий в чужой стране. понадобилось много лет и много терапий, начало учёбы в психоаналитической магистратуре и преодоления сопротивления, чтобы вообще смотреть на сны как на что-то серьёзное.

это как выучить другой язык. если воспринимать его как свой — ничего не поймёшь, только больше запутаешься. сны нарочно путают — чтобы показать то, что так напрямую и не покажешь (иначе устыдишься или ослепнешь).

сны отправляют нам посылки вместе с проводниками, прикрепляясь к поездам-остаткам дневных впечатлений, теряясь в стопках бумаг знакомого и обыденного. сны как детективный фильм или головоломка. но внутри почти всегда есть сюрприз, подарок, внезапный поворот. как письмо самой себе от самой себя, из какой-то параллельной реальности или иной глубины. взмах рукой, привет, сообщение из будущего, секрет или подсказка. увлекательное занятие для тех, кто сам себе небезразличен.

Очень давний — и очень точный! — пост Анны Паулсен (Юдин), ясная метафора сложного процесса.

«О сепарации на примере кофе»

Когда вы в автомате покупаете кофе, качество и количество кофе зависит от конструкции и качества кофеварки, воды и кофе. А не от того, что вы за человек.

В отношениях та же самая история. То, как с вами общается другой человек, зависит не от того, что вы за человек, а от того, на что способен этот другой, от того, как устроено его восприятие и какие смыслы он придает тому или иному, и что за опыт хранится в его подсознании.

Сепарация — это когда я это понимаю, чувствую и осознаю. Несепарированность — это когда я считаю своей заслугой или виной поведение того или иного человека.

На основании несепарированности психики можно строить целые концепции того, как можно управлять поведением людей. Но любые попытки управлять будут вызывать скрытое или явное сопротивление.

В случае с кофеваркой, как бы вы ни жали на её кнопки, как бы себя не вели, пели бы ей песни или пинали бы её ногой, она всё равно будет выдавать то качество и количество кофе, которое в ней запрограммировано. В случае с человеком он поменяет своё поведение только если это будет нужно ему, а не вам.

Сепарация — это не разрыв, не развод и не расставание

Это два разных процесса, напрямую не связанных (хотя часто одно пытаются подменить другим, как блюдо в ресторане, — вдруг никто не заметит, но вид и вкус очевидно не тот).

Сепарация — уровень психического (символического), внутреннего. Расставание — уровень реального, фактов и конкретных действий: разъехались, перестали общаться, потеряли близкого человека. Да, я могу расставаться сколько угодно раз — и это может не продвигать меня в сепарации. Или вообще не помочь.

Сепарация — такой психический процесс, когда я могу выдерживать, выносить, справляться (эмоционально, психически) с тем, что другой делает или не делает по отношению ко мне (и тут длинный список): не дает мне необходимого, не соответствует моим ожиданиям, ведёт себя странно, не любит меня (сейчас или вообще), недоступен или доступен не так, как я хочу…

Когда я могу выдержать себя и свою психику, выдержать свои чувства по этому поводу — не подтягивая обратно другого человека, чтобы он меня скорее утешил, не убегая успокаиваться под крыло к тому, кому сейчас явно не до меня, не добивая его упрёками и манипуляциями — и при всём при этом не погибая от сепарационной тревоги (от боли и ужаса покинутости в этом одиноком холодном мире).

И мы учимся этой способности (выдерживать себя и свою психику в месте, где объект нашей любовной связи оказывается недоступен) сначала у заботливого другого. Другой делает это для нас — и мы начинаем делать это для себя.

Но уже сейчас, когда мы выросли, ни мама, ни папа, ни наши дорогие партнеры этого уже не сделают так, чтобы закрыть эту рану и перестало болеть навсегда. Уже нет такого человека.

Хорошая новость: это не проблема (хоть это не так романтично, как хотелось бы).

Потому что дело не в конкретном человеке, к которому надо приклеиться и который будет что-то для меня делать, а в психической способности, которая универсальна — и которую если обрести/нарастить, она уже с собой навсегда.

«ложное я», невероятная усталость по его содержанию и нарциссическое кровотечение

Психоаналитическая специализация у Тани Сидоровой по инфантильной травме, которая началась в эти выходные, — настоящая сокровищница.

(ждала её несколько лет, и этот и последующие тексты будут навеяны очарованием того, что я узнала от Тани и как это внутри укладывается)

Все неудачи в раннем возрасте в отношениях с другими (когда я не получаю поддержки от родителей и близких других) могут компенсироваться накачкой «ложного я» — образа фасадного, красивого и умного. Я не могу опереться на отношения — и тогда мне приходится лепить себя из себя, хотя ножки ещё слабенькие. Раздуваться, хотя от ветра качает. Фасад крепчает — но на самом деле я не учусь справляться со своими чувствами, узнавать себя и свои желания, показывать себя другому и быть с ним в контакте, в связи, в отношениях.

Стукаюсь штукатуркой о других — но ощущения связи и увиденности это не приносит. Я остаюсь в одинокой холодной капсуле, где мне надо заниматься постоянным саморедактированием и самоцензурированием, выбором правильных слов и действий, чтобы как-то проявляться. И тогда отклик мой, проявления мои могут быть прекрасны по форме, но вычищены настолько, что совершенно безжизненны.

И весь такого рода контакт и отношения связаны с постоянным поддержанием этого ложного образа, бесконечной работой, сильным напряжением — и (в какой-то момент) безумной усталостью.

Эту усталость по поддержанию «ложного я» Таня назвала прекраснейше — «нарциссическое кровотечение».

хороший внутренний объект и то, как зарастает пустота

— Алёна, между мной и вами блокнот. Вы всё время что-то записываете. Вероятно, вы задумывались над тем, что это сопротивление? — её голос тёплый и добрый, но совершенно очевидно, что настроена она серьёзно.

(шёл к концу второй блокнот внутри моей личной психоаналитической терапии)

Пишу, боясь забыть, боясь расплескать эту мысль, идею, интерпретацию — и неминуемо теряя её, упуская из памяти, как потерянный носок из сушильной машинки. Чем яростнее пишу — тем меньше присутствую, тем меньше позволяю её взгляду, её словам проникнуть в меня — в мой процесс мышления, в мою психику, — и по-настоящему меня изменить.

Оставляю всё это между мирами, на бумаге, в захлопнутом блокноте. На расстоянии вытянутой руки. Навсегда со мной — и никогда не внутри.

Текст как переходный объект.

Держит на плаву и позволяет в любой момент вернуться: к себе, к отношениям с терапевтом, к нашей связи, хорошей связи.

Во время отпуска психоаналитика, который она берет на целый месяц, я всегда могу открыть блокнот — как взять что-то плюшевое и тёплое, что-то стабильное и прочное — и переждать её отсутствие.

При этом же: текст как тонкая, но прочная мембрана между мной и ею. Как комната ожидания, в которой можно что-то оставить, чтобы когда-то к этому вернуться или забыть там навсегда. Рационально вспомнить, но не подпустить ближе.

Текст как летопись внутреннего устройства.

Память путает карты, будто так (как сейчас) всегда и было (или: чуть хуже). Текст изнутри опытов и процессов — как ещё одна быстрая машина времени — в своё собственное психическое устройство год-два или десять назад. Оказаться по ту сторону того, чем была исключительно захвачена. Посмотреть со стороны и обалдеть, как много всего произошло (и особенно хорошо видно по стилю и логике письма и рассуждений).

В какой-то момент блокнот становится не нужен. Ширма и щит перестают выполнять свои функции. Я рискую впустить что-то в себя. Слова, чувства, интерпретации, но главное — отношение к себе и наши отношения. Довольно хорошие и тёплые, прочные для недовольств, недопониманий и раздражения, безопасные, чтобы обо всём этом говорить — неидеальные и живые. Не идеализирую — и не жду нападения.

Через какое-то время можно перестать писать. И просто жить, и помнить о хороших отношениях, которые из внешних всё больше становятся внутренними. Прекрасно помню это ощущение: сначала лежишь на кушетке, аналитик сзади и чуть правее, всё это странно и непривычно поначалу. А потом (в паузах, во время отсутствия встреч) начинаю чувствовать тёплое присутствие где-то там, позади, со спины — принимающий тёплый взгляд.

Через какое-то время я открываю блокнот и последняя запись, которую я вижу перед пустыми страницами: «хороший объект внутри».

Дорасти до депрессивной позиции = очеловечиться.

Заметить, что разные мои действия (которые я делала очевидно ощущая себя в своем праве или правой) могли ранить другого. Делать другому больно или неприятно.

И я бы не хотела, чтобы так со мной, — и не хотела бы так поступать с другим. Причинять другому такое, потому что я хорошо знаю, как это неприятно (быть отвергнутым, обманутым, обесцененным, использованным...)

На предыдущей стадии это звучало бы: с чего вдруг я буду его понимать? он должен получить по заслугам, пусть он страдает, ведь тогда он точно поймет, как был не прав (или: пусть почувствует ту боль, которую чувствую я)

Депрессивная позиция она про сочувствие и вину. И (в конечном счёте) про любовь: даже если другой мне не нравится или не подходит, я не хочу его разрушать, с ним всё в порядке. Ровно как и со мной.

«Печаль и меланхолия», Фрейд и ноябрь в Петербурге

Печаль — это реакция на потерю кого-то или чего-то (любимого человека, свободы, места, которое пришлось покинуть или которого больше нет).

Меланхолия же сходна с печалью всем (болезненным настроением, потерей интереса к внешнему миру — поскольку он не напоминает об ушедшем, — утратой способности любить — ведь это значило бы замену оплакиваемого; отход от всякой деятельности, которая не связана с памятью о том, что мы потеряли), кроме одного — снижения чувства собственной значимости и соответствующие всему этому самообвинения, самобичевания, самоуничижения.

«При печали мир становится пустым и жалким, при меланхолии таким бывает само Я».

Меланхолик «знает кого, но не знает, что он потерял», поэтому работа горя затруднена (ведь сама утрата недоступна осознаванию и проживанию — как и, соответственно, работа по символизацию этой утраты).

чтобы начать что-то писать, достаточно сесть и начать

как базовые правила психоанализа: приходить вовремя, платить вовремя и говорить всё, что только приходит в голову, стараясь максимально себя не редактировать. то самое правило свободных ассоциаций — для кого-то столь освобождающее, для кого-то трудновыполнимое.

и это то самое место, где встречаются (на романтическое свидание) психоанализ и писательство, где филолог-психоаналитик внутри меня нежно улыбается и потирает руки.

у Фрейда был любимый писатель — Людвиг Бёрне, чьи собрания сочинений ему подарили лет в 14. у Бёрне есть чудесное эссе «Искусство в три дня статья оригинальным писателем», которое (говорят, но совпадение слишком очевидно) позже подтолкнуло Фрейда к изобретению правила свободных ассоциаций.

Бёрне заканчивает своё эссе так:

«Отсюда вытекает практическое правило. Возьмите несколько листов бумаги и в течение трёх дней пишите, — но без всякой фальши, без всякого лицемерия! – всё, что вам приходит в голову. Пишите всё, что вы думаете о самих себе, о ваших успехах, о турецкой войне, о Гёте, об уголовном процессе и его судьях, о ваших начальниках, — и через три дня вы изумитесь, как много кроется в вас совершенно новых, неведомых вам идей. В этом и заключается искусство в три дня стать оригинальным писателем».