*
Ждали зимы. Рассыпали ей белые крошки,
Вешали выше по дереву птичьи кормушки.
Пили настойки на сладкой июльской морошке,
С лиц отмывали улыбки, загар и веснушки.
Ждали зимы, а вокруг холодало, темнело,
Темное, серое к окнам зашторенным льнуло,
Зябкое, зыбкое в нас проникало сквозь тело,
В черной селилось грязи и деревьях сутулых.
*
Сначала был ноябрь. И после был ноябрь.
И через тридцать дней. И через шестьдесят.
Не замерзали воды в жилах у ручья,
И мы глядели, как – туманные – висят
Над нами облака, и каждое дракон.
И вечер открывал свой сумрачный оскал.
И был ноябрь тогда. И после тоже он.
И не было зимы. И снег не выпадал.
Тогда мы поняли, что это – все. Совсем.
Что дальше – ничего. Лишь призрачная зыбь
Над островом, да грязь – все выше, выше грязь.
И будет средь болот лишь жалостная выпь
Кричать о нас, к сырому небу прислонясь.
Ждали зимы. Рассыпали ей белые крошки,
Вешали выше по дереву птичьи кормушки.
Пили настойки на сладкой июльской морошке,
С лиц отмывали улыбки, загар и веснушки.
Ждали зимы, а вокруг холодало, темнело,
Темное, серое к окнам зашторенным льнуло,
Зябкое, зыбкое в нас проникало сквозь тело,
В черной селилось грязи и деревьях сутулых.
*
Сначала был ноябрь. И после был ноябрь.
И через тридцать дней. И через шестьдесят.
Не замерзали воды в жилах у ручья,
И мы глядели, как – туманные – висят
Над нами облака, и каждое дракон.
И вечер открывал свой сумрачный оскал.
И был ноябрь тогда. И после тоже он.
И не было зимы. И снег не выпадал.
Тогда мы поняли, что это – все. Совсем.
Что дальше – ничего. Лишь призрачная зыбь
Над островом, да грязь – все выше, выше грязь.
И будет средь болот лишь жалостная выпь
Кричать о нас, к сырому небу прислонясь.