Nedostroyka

С мемом про "третье сентября" можно выявить следующую тенденцию: мемы нынче протухают не когда их начинает использовать старшее поколение, а когда их начинают форсить СМИ.

И отдельно приятно, что центральный персонаж картины - именно Майк. Вместе с Довлатовым, на экране начинает проявляться образ интеллигентного, сложносочиненного и преданного своему делу и людям творца. И это не может не радовать.

Посмотрел "Лето", на излёте лета, хотя отзывами со мной делились ещё с его начала, как прокатили на Кинотавре. Быстро пролетело.

Поскольку цикл отзывов с разборами "этого там не было" успешно завершился, расставив все точки, я сосредоточусь на кине. А кино-то получилось. С оговорками.

Оговорка раз: это мьюзикл. Это один из самых театрализованных киножанров, но это уже больше кино, чем театр. Хотя я не совсем понимаю, что ругать театральность - вот ругали за неё "Кислород" Вырыпаева, ругали - а до сих пор помнят. Но тут скорее что-то ближе к "Стилягам" пошло.

Оговорка два: получились не "Стиляги". Скептик с табличкой - это стильный ход. Таганрогский поп-рокер и иностранец - это умный мискаст. Но сколько верёвочке не виться, а утыкаемся мы в иконы, просто вместо ожидаемого грязного лапанья их немытыми руками получился милый фанфик женатой пары о людях, которых они не знали и никакого отношения к ним не имели. Лиля и Михаил Идов (Зильберман) писали, если что.

Нет, никто не обиделся, кроме БГ, да и то по-момему он за то распыхтелся, что его роль приуменьшили. Просто для людей, знавших эпоху - не хватило достоверности, а для тех, кого с ней знакомят - наоборот маловато лубка, стилизации. И так и так получилось слишком камерно как-то, для своих. О тихих временах перед бурей.

А для меня, как поколения между двумя этими группами, ещё и питерца, ещё и общавшегося с людьми, которые знали и Майка, и Цоя, и остальную арт-тусовку - случилась смешная штука:
Я вот смотрел всё, смотрел, и начал прям верить, и ностальгировать, вспоминать, какие у нас треугольники любовные были в компании, как мы с гитарами ездили в электричках, как Вадичка в тусовой хате на петроградке заперся в тельняшке в ванной... И тут я поймал себя на мысли, что отлично получилось сделать фильм, о том, как моё поколение - вот все, кто играет там, плюс минус - играют в то, как они играли подростками в то, как представляли себе всю эту жизнь вот тех героев, которые для тех, кто о них рассказывал, были вполне себе живыми знакомыми.

Эдакая тройная рекурсивная постановка и романтизация получается. С этой точки зрения меня проняло, потянуло гитару найти, из чехла бутылки выкинуть, выход на крышу взломать. Но и то, как-то так, светло-грустно, ненадолго.

Поэтому хорошая, хрупкая штука получилась, с этой точки зрения. Но не "Стиляги" - не грубая костюмная поделка, а симпатичный междусобойчик. Наверное, по другому тот период и не подашь и не опишешь - софиты, толпы и цвет все эти окна троллейбусов в дожде, тесные коридоры ленинградских квартир с книгами и прокуренными гостинными - сразу превратят в какой-то фарс.

А так очень нежно, невинно, никто не оскорбился до глубины души, и даже политика вокруг не слишком вспоминалась, хотя поводов было. Нейтрально-положительно, особенно с этой песней в конце - про дерево, а вовсе не перемены и порядковые номера.

Резюмируя для тех, кто ещё не смотрел, два совета можно дать: держать в голове очень похожий по тону фильм "Довлатов" (фантазия о фигуре до её забронзовения) и ничего не требовать. Байопики, которые никого не обидели и не извратили что-то просто отсутствуют в природе. Здесь же получилось избежать стольких пошлых ловушек, сколько было возможно. А тонких, нежных картин о юности, мечтах и любви, при этом ещё и с довольно достоверной производственной драмой внутри (внезапно! о музыке) - сейчас не то что мало в нашем кинопроизводстве - их просто нет. Не было. А теперь вот, посадили.

Я возвращаюсь в Питер с пересадкой в Киеве, задрёмываю в каком-то кафе на Крещатике. Меня нежно расталкивает официант, плачу за кофе и понимаю, что начинаю заболевать. Киев сквозь температуру кажется громадным, с очень острыми углами. Я обещал привезти крымский портвейн, ищу его по магазинам. Нахожу. В поезде делаю последнюю запись в чёрную записную книжку, борясь с зевотой. Кидаю её в авоську над головой, поверх ободранной жёлтой книжки. Через неделю я начну учится на сценариста и всё будет хорошо. Каждое лето я буду ездить по городам, стопом или пешком, пить вино с местными красотками или спать в обнимку со своей, придумывать и ниспровергать кумиров, читать, писать, умнеть, пробовать этот мир на вкус и прочность. Я проваливаюсь в яркий сон перегревшегося туриста.

За городом свежо. Лимонов собрал привычный урожай ненависти, прошаренного одобрения и шуток про негра. Я наугад скачал нечитанную у него книжку, "Дневник неудачника" и отключился от сети. Читаю. Больной ублюдок, педофил, садист, гомосексуалист, сумасшедший, негодяй. Отличная проза, думаю, лёжа с телефоном и почёсывая вялый член. Где мои красотки, вино, автостоп, чёрные записные книжки? Когда последний раз мне давали по роже, просили отсосать? Глупо об этом спрашивать хуй с яйцами. А я за долгое время впервые всерьёз задумался в такой перспективе. Где лёгкая бессеребрянность, где готовность быть непонятым, где острые столбики дел и слов, а не пыль под ногами? Отвечать придётся себе, девятнадцатилетнему, с рюкзаком за плечами. Через щель в полке, из которой выпала книжка. Прости парень, но я не забыл, я так, закрутился, там потом такое было! Да, отговорки, конечно. Но я всё помню, я не подведу, вот увидишь, только сейчас дела кое-какие закрою. Ещё же не поздно, да?

А сморщенному старику Лимону не надо оправдываться - его молодой и не очень негодяй стоит на полках, от начала и до конца, его тайком подсовывают преподавательницы литературы старшеклассницам. А вам его знать не надо. Тут дело в том, чтобы себя не забывать. Похоронить-то где угодно можно, как Жана Жене. А забывать - нельзя. И будет тогда национальный траур, будет. А дети так и будут ходить с проклятыми вопросами, друг друга доёбывать. А любить его не надо, боже упаси. Себя - надо. Для начала. Чтобы не сразу - в пыль.

В начале августа, где-то в первой декаде, с полки на меня прыгнула измятая книжка в ободранной жёлтой обложке. Полка была новоприобретённая, наспех забитая книгами, месяц ждавшими её пыльным кубом на полу - всё думал, потом разложу, рассортирую, где макулатура, где чужое, где для умного виду, а что на чердак. А книжка так по-братски сбоку подкатила, плюхнулась с полки на край стола, пока тянулся за английской грамматикой. Ощетинилась голым задником, нещадно потрёпанным в багаже.

Вчера утром высвечивается на моём телефоне "Дудь - Лимонов". И так становится погано на душе. Продираешь глаза, садишься править перевод за большой экран, поправляешь слипшиеся от предгрозовой духоты и полноты яйца, на малом экране переходишь по ссылке, делаешь просмотр. Ну а как же, для ленивой осведомлённости в светской беседе ноне все делают Дудю просмотры. А всё было задумано не так.

За Белгородом проходят между плацкартами тучные хохлы - менты. В прошлом году безуспешно пытались развести на смехотворную взятку неформально выглядящую компанию молодёжи, сегодня - просто проходят мимо, покряхтывая, перекрывая вид на широкую украинскую степь. Ну или южнорусскую равнину, в двенадцатом году было как-то поебать. А я только задремал, смяв лицом задник жёлтой книжки, так что аж одна страничка надорвалась. Её мне пихнул друг перед отъездом, скоротать время в поезде. Следующая остановка - Харьков. Билеты до Симферополя, но я подумал выйти, погулять пару дней по местам, о которых так вкусно читал вчера и дальше добираться до Крыма стопом. О таком приятно вспоминать и писать. Мне девятнадцать.

Молодящийся старик Лимонов заводит свою трескучую шарманку. Вылизанный туповатый пидороватый спортивный журналюга вообще не уровня гостя гоповатый пацанчик реагирует рабочей стороной, готовит почву для комментариев вроде "Дудь видно еле выдержал". Почему-то кажется, что съёмка идёт утром, никто ещё толком не позавтракал и не проснулся, но дело - вперёд. Лимонова я к этому моменту успел посчитать интересным писателем, престарелым гандоном, но зато он тусил с Дугиным и Летовым, сильнейшим автором и кровожадным революционером, уставшим уже даже от себя дедом, вынужденным рекламировать по инерции самого себя, того, уже всё сделавшего. Всего за каких-то шесть лет - и какое ему дело.

Я ищу фонтан, у которого собирались художники в "Молодом негодяе", исследую парки и улочки Харькова. Фонтан искрится на солнце, вокруг ходят красивые девушки. Не разочарован. Через несколько часов встречаюсь с какими-то творческими студентами, с которыми познакомился через пару часов после приезда, они читали стихи на спуске. Кажется, что весь этот город - какие-то творческие студенты. В одном кафе, где мы с ними посидим после закрытия, через два года взорвётся самодельная бомба. Я ночую у художника, с утра пойдём с увлечённым шаманизмом Саньком забирать мои вещи из гостиницы. Впереди целый август.

В конце недели - осень. Три дня ходят тучи, но ни один приличный ливень так и не разрешил общую духоту. За городом, говорят, свежо. Поеду за город, только доделаю объём на сегодня. Молодежь хуесосит Лимонова в комментах, особо осведомлённые - цитируют Оксимирона. Молодёжь не любит всё незнакомое, седое и сморщенное. В этом есть какая-то сермяжная правда. В начале августа падает книжка, потом мне становится интересно, что сейчас поделывает престарелый негодяй, потом я на пьянке стройно доказываю девице из Москвы, что нацболы сила, Лимонов - великий русский писатель, Севастополь - русский город и окончательно путаюсь, где постирония, а где скука. В конце августа выходит интервью Лимнова у Дудя. Вот и лето прошло.