Однажды летней ночью я лежал на детской площадке

9
Однажды летней ночью я лежал на детской площадке, потом неуверенно выпал снег. Нет никаких людей. Нет никакого меня. И не было никогда. Надо выдохнуть и успокоиться. Просто остыть. Как яблоки на снегу капилляры белых яблок глаз как кровь на снегу как звериная кровь на снегу последние мысли как следы неведомых зверей на снегу неуловимых невидимых зверей как коченеет на морозе мыслей пластилин пла-сти-л-и-н как стекленеют глаза на снегу как радужно стекленеют глаза как от холода слипаются ресницы ты их согрей слезами согрей слез ручьями я уже не могу как в жилах стынет кровь как ледяной крови ручей бьется под розово-нежной кожей под белой остывающей кожей как блестит на ней лед как идет от нее пар.

Очнулся через 4 года, передумал.

8
Однажды летней ночью я лежал на детской площадке и медленно застывал в янтаре вязкого света уличных фонарей, разноцветных окон домов, фар проезжающих мимо машин.

Освящённый тягучим электрическим светом, мир был реальней реальности, как отражение в зеркале может быть более настоящим, чем то, что в нем отражается.

Внутри что-то жгло, разливалось по телу, подступало к горлу, дрожало в пальцах, щипало глаза. Полыхает любовь? Больше похоже на жалость. Ко всем живым существам. Ко всем, кто ненадолго вырвался из неживого, кто будет страдать и снова вернётся откуда пришёл. Особенно к людям.

К людям любовь. Твари ебучие. Вы разве не знаете? Не осознаете? Так постарайтесь понять! Нам и так ведь всем плохо, зачем же вы делаете все ещё хуже? За что вы грызётесь, что можно ещё выяснять? И так все понятно, о чем вы там беспокоитесь? Нахуя вы все это придумали, бестолковые твари безмозглые.

Твари ебучие. Я люблю из вас каждого. Взаимность мне не нужна, но сердце все равно будет разбито, взорвется осколками лопнувшего стеклянного шара, внутри которого, если встряхнуть, поднимается пенопластовая вьюга над одинокой избушкой в снежном еловом лесу.

Я люблю вас, идите вы на хуй.

Года на 3, на 4, потом, может быть, передумаю.

7
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке и выяснял отношения с пространством. Матрешка пространства не складывалась, порядок сборки опять был нарушен.

Если по порядку: в раннем детстве, пока мир не стал совсем уж разваливался на куски, то первой единицей пространства был я. Потом моя комната, если дверь была закрыта (если открыта — то все, комната отдельным пространством не считается). Потом квартира. Потом дом, потом город? А вот и нет. После квартиры эта локация заканчивается. Подъезд, дом и улица — это совсем отдельное пространство, которое с пространством квартиры связано, но хитро. Из окна квартиры видна улица — но это другая локация. Как если бы из окна была видна декорация улицы, потом локация меняется, я на улице, и теперь улица — это основная сцена, а квартира где-то там остается декорацией. В одно общее пространство они объединяться отказывались.

В какой то момент удалось слепить единое пространство, появилась понятная вложенность, но возникла другая проблема — локация любого масштаба норовила оказался аквариумом, отрезанным от всего остального. Тут же все начинало сочиться тоской, аквариум подтапливало. И уже отрезанный кусок мог продолжать дробиться на все более мелкие, если вовремя не уследить. Вот как сегодня.

Я вышел из дома 15 часов назад, и все это время шатался по городу. Улицы, перекрестки, дома, в них окна, провода — город. Людей я не замечал. Везде было плохо, но некоторые куски пространства (с неясными границами) явно выделялись — здесь я просто захлебывался тоской. Чем эти острова отчаяния отличались от всего остального вокруг — не знаю. Но точно можно было сказать, что вот эта улица еще ничего, а вот в тот переулок я сворачивать точно не буду. Вообще, смысл был в том, что когда я шел, я _уходил_. Куда мне надо прийти я не знал. Хотелось оказаться в любом другом месте, но не здесь, но не здесь, и не тут. Я мог уходить оттуда, где плохо, а поскольку плохо было везде, то приходилось ходить много часов без остановки.

Пространство укладывалось в голове как ему было угодно и сделать с этим ничего было нельзя. Прошло 4 года, но я так и не передумал.

6
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке, все было хорошо, а мне — очень плохо. Хуже еще не было.

В безразличной фиолетово-черной небесной плоти торчали бутылочные осколки звезд, по ним волочились рваные тучи. Как белые флаги? Сражаться было не с кем. А кто победил? Черные круги под моими глазами.

И чтобы сбить неловкую паузу, я прошептал одними губами: «Да ведь я ебанулся». И утром пошел к психиатру, на потешную улицу.

После очереди в регистратуру, еле ворочая языком, мое непослушное тело рассказало о своих подозрениях чужими словами (в двух экземплярах, с синей печатью) и советская ведьма (в хорошем смысле) хоть и сразу все поняла, но задавала зачем-то вопросы. Я узнал что я выгляжу так себе, что это депрессия, что это апатия. Что это нормально, и что это лечится. Вот таблетки, все будет нормально, дурака не валяйте.

Таблетки сработали, у депрессии появилось название. Скучновато, конечно, это как все, получается. Биохимия мозга, эндогенное, по другому не лечится. Но работает и хер с ним, буду жрать, раз биохимия. Прошло целых 4 года, прежде, чем я передумал.

5
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке, посреди поля боя. Тлела метафизическая война, которую я сам начал.

Война затянулась, сил больше не было (я даже лёг прямо на детской площадке), но конца ей не было видно. Смело погибнуть – зассал. Сдаваться – неправильно, да и некому было. И вроде, победа была совсем близко, но тоже никак.

Тьма не сдавалась. Все остальное было повержено, ослабло и сдохло само от бессмысленности. Какая разница, что в ней особенного, откуда такая неуязвимость? Почему она проступает, с какой стороны ни начни, все равно все в неё упирается.

Оно же везде, иногда просто плохо видно. Вся благодать – это просто прикрытие, маскировка. Что даже хуже. Не видно врага, что он задумал, почему затаился? Я же знаю что он совсем рядом, просто крадётся, гадина. Мне надо знать о нем все, видеть его очертания. Я смотрю на неё на экране, я читаю ее, слушаю, проживаю. Меня интересуют все ее проявления. И не в общих чертах, мне надо знать подробности. И когда неизбежное произойдёт, я буду готов? Да оно уже происходит, и я все время готов.

Я готов холодным осколком луны вспороть клокочущее небесное брюхо. С оглушительным рёвом (моим?) я прорву ее шкуру. Взвихрится ярость (моя), раздутая, перезрелая, темно-бордовая. Вскипят слезы (точно мои) в глазах и обожгут щеки. Из поверженной громадины разольется по небосводу алая заря. Я все пойму, постигну Истину и битва будет закончена. Я приду домой, умоюсь и лягу спать – уже ведь утро.

Ломать мебель со злости, бить кулаком стены и стекла, резать себя бритвой, кнутами хлестать море, штурмовать врата рая. Такой был у меня план. Но прошло 4 года, и я передумал.

4
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке и старался думать о хорошем. Претензий к миру было не много. По сути – одна. Какие могут быть претензии к чуду?

Хотя первые несколько лет жизни было много вопросов к конкретным проявлениям материального мира. Я рыдал от того, что рукава рубашки неидеально симметричны на мне, что разбитую вещь не получается склеить без видимых швов, и что представление об игрушке, которую должны подарить, лучше, чем сама игрушка. Напросился настойчивый вывод: идея всегда лучше, чем ее конкретное воплощение. Идеального материального не существует. Оно и не важно поэтому. И так сойдёт.

И хотя мир, конечно, очень странное место, но он существует, хотя его могло и не быть. Как такая многомерная бесконечная(да?) сложность развилась ниоткуда (не говоря уже о том, как она появилась), слоится, ветвится, пульсирует, дышит? На чем оно держится дольше самого краткого мига? На честном слове? Том слове, что было в самом начале? Не передумает, нет? Не схлопнется прямо сейчас? Чудо, по истине чудо.

Звезды были согласны, что чудо. Звезды, как дыры, прожженные в мантии чёрного неба, через которые триллионами искрящихся слезами радости глаз, мир смотрит сам на себя, может даже любуется, или таращится в недоумении, как и любой, кто видит чудо и понимает, что это оно (это важно).

Это люди пускай в оцепенении осознают конечность существования, смерть других, смерть себя и смерть мира. Как вот этот, который лежит на детской площадке, под взглядами звёзд. Может пройдёт всего года 4 и он передумает.

3
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке и хотел ничего не чувствовать. Стремился к этому последние двадцать лет и вот теперь почти получилось.

Первая, еще детская, идея, была такая: хотя мир очень большой и содержит в себе все, что существует (ведь нет ничего разнообразнее мира), есть всего несколько важных вещей, все остальное — шелуха, которая только мешает постижению Истины (тогда это не называлось Истиной, да и вообще каким-либо словом). Чтобы постигнуть Истину, надо избавиться от всего, что Истиной не является. И так, постепенно, год за годом, почти все, при близком рассмотрении, оказалось бессмысленной чепухой. Мир оказался нагромождением бессмысленных объектов и медленно разваливался на части. Среди этой расползающейся липкой тучи только одна истина оставалась неизменной и никак не потеряла своего смысла, и даже наоборот, стала размером с мир. Все неизбежно кончается. Эта не страшная мысль. Все и так об этом знают. Знают, но чувствуют только иногда, и, видимо, быстро забывают.

Я лежал и ничего не чувствовал, кроме ощущения как будто кто-то умер, как будто все умерли. Мир умер, я умер. Я умер, но почему то никак не мог избавиться от последнего ощущения и провалиться, наконец, в забвение.

Это тянулось и тянулось, казалось, бесконечно долго. Но прошло всего 4 года, и я передумал.

2
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке и хотел перестать жить.

Раздавленный звездным небом, не мог пошевелиться. В собственном теле было тесно, снаружи было ещё хуже. Теплый воздух лез в ноздри, глаза и уши.

Все внешнее медленно проваливалось внутрь себя, непоправимо, бесповоротно. Ленивая паника: в груди мерзко тянуло, неприятная лёгкость зудела в ладонях.

Когда-нибудь все закончится. Может сейчас? Что держит вместе все части, из которых я состою? Зачем что-то видеть и знать, если можно тихо рассыпаться? Зачем какой-то набор частиц образует что-то отдельное от всего остального? Как будто падаю, но не могу упасть. Я бы лучше упал уже и разбился об землю на мелкие шарики, как пенопласт. Растворился бы во всем остальном, что не я. Прошло 4 года, и я передумал.

1
#Однажды летней ночью я лежал на детской площадке, и понял, что я мертв. Прошло 4 года, и я передумал.