В субботу в Сдвиге (СПб) показывали "Ландшафт для мертвой собаки" Даши Юрийчук и "Русалку" Дарьи Плоховой (кооператив "Айседорино горе"). В анонсах — квазифилософствование про поверхности, животных, женщин и русалок, но я предлагаю на этом не останавливаться и рассмотреть работы формально. Анонсы выглядят почти произвольно, но сочетание этих двух перформансов кажется довольно любопытным.
"Мертвая собака" — это совр.танец, сплавленный с визуальным искусством и визуальным театром. Собственно, от танца в нем — только значимость движения (конечно, нечеловеческого) и околотелесная проблематика. Присущая танцу оформленность тела противопоставлена бесформенности материала (изначально на зрителей движется кусок фольги, а на переднем плане лежит комок полиэтилена), а напряжение работы возникает из желания увидеть, что за телесность таится под его поверхностью. (По мне, было бы интересней, если бы никаких людей эти поверхности в итоге не произвели. Появление человека так значимо, что превращает материал в декорацию, обертку или дизайнерский интерьер.) Никакой телесной выразительностью тут и не пахнет, вместо нее работает визуальное оформление пространства с помощью движущихся скульптур. Это работа спектакулярная и, мне кажется, построенная на застывших композициях и переходах между ними (ее, в общем, легко можно посмотреть по фотографиям).
"Мертвой собаке" противопоставлена "Русалка", сделанная в русле "телесно-ориентированного" танца. Это такой танец, который уверен, что движение тела само по себе может доносить сообщение: через эмоцию, знаки поз и жестов, в конце концов, посредством метакинезиса. По форме это соло в минималистичном обрамлении: тренировочный костюм, простой свет, минимум звука. Внетелесная концептуальная рамка почти отсутствует. Визуальность не работает.
Возникает вопрос: а работает ли телесная выразительность, на которую ставит хореограф? На мой взгляд, без пантомимы и блёсток в конце — не очень. В "Русалке" заявлена тема женственности, но это могли быть и поиски на тему человеческой неустроенности, травмы, безумия, каких-нибудь противоречий или даже мускулинности. Можно, конечно, это прочесть как деконструирование женственного, но, кажется, такой задачи не стояло. И это очень интересный момент: танец, делающий ставку на телесную выразительность, упирается в какую-то глубинную абстрактность/нейтральность и в итоге мало что выражает.
Можно это списать на недостаточную работу хореографа, но, на мой взгляд, это симптом более общего явления. Вообще, мне почти не встречалось удачных "чистых" контемпорари-соло. Классные соло бывают у танцоров буто или традиционных танцев, но в современной хореографии это редкость. Они держатся либо на внешних подпорках (видео, работа со звуком, текст, декорации, и тогда тут дело уже не совсем в телесной выразительности), либо на эксплуатации стереотипов о пластике (женской/мужской/конвенционально-танцевальной/народной — и тогда это уже про социальные импликации движений/тел). Если этого нет, движение очень часто оказывается пустым жестом, на который можно накрутить разговор обо всем на свете.
Кажется, "Русалка" эту невозможность ловит и поэтому в центр ставит элементы пантомимы (ползущая на зрителей прихорашивающаяся русалка с раздвинутыми ногами - мощный момент) и некоего квазипереодевания (обмазывание блёстками — перевоплощение — квирность — ирония). То, что изначально выглядит ставкой на абстрактный танец, в итоге подвергает сомнению его действенность. И это продуктивно и хорошо. Даже если изначально план был другой.
В конце концов эти две разные работы для меня слились в общий вопрос о статусе/месте/действенности/автономности танца. Можно ли выделить круг присущих ему задач, является ли он специфической деятельностью, чем оправдано обращение к медиуму танца и насколько оно является произвольным, а насколько — необходимым.