АЛЕНА ВОРОБЬЕВА
В одной из журфаковских аудиторий на пятом этаже как раз заканчивалась пара по основам творческой деятельности журналиста. Но творческой деятельностью не пахло. Пахло макаронами из столовки. Пахло гнилью. Пахло духами и потом. Пахло тоской.
Я разбирал тексты студентов. Последней была заметка Алены Воробьевой “Грустный дельфин”. Она сидела на первой парте с пекинесом по кличке Дружба. Иногда мне казалось, что тексты Алене пишет ее пекинес. Студентка полгода билась за право приходить в универ с собакой – об этом даже писали в “Медузе”. И вот, вуаля, месяц назад Дружбе выписали специальный пропуск.
А что у меня? Ком в горле. И усталость. От того, что пью по утрам с похмелья сдохшую минералку. От того, что тошнит от людей и их идей. От того, что так и не утонул в Атлантике. От того, что не заговорил с девчонкой с параллельного класса. От нее пахло абрикосами и алагирскими грушами. Никуда она не денется, думал я. А она в итоге все-таки куда-то делась...
– Алена, вот честно, ты когда-нибудь видела унылого уставшего от жизни дельфина?
– Нет.
– Ну а на фига тогда писать, что “унылый уставший от жизни дельфин нехотя прыгнул сквозь алюминиевый обруч”?
– Подумала, что ему уже все это надоело до чертиков, – пожала плечами студентка Воробьева.
Дружба догрызала лимонное печенье.
– Включенное наблюдение?
– Типа того, – ответила Алена.
Спорить не хотелось. К тому же, по факту к ней не придерёшься – вдруг дельфин действительно устал от такой жизни? Понравилось бы мне целыми днями прыгать сквозь обруч? Вряд ли.
Я посмотрел в окно. На крыше здания напротив мужчина смотрел в телескоп и что-то записывал в блокнот. Мне вдруг захотелось хотя бы на пару минут заскочить в август 1984-го года.
По ночам, когда все расходились по домам, мы с братом ложились на траву и через самодельную трубу пялились в усыпанное звездами небо. Трещали цикады, в частных дворах за домом лаяли собаки. В этой какофонии было особенно уютно смотреть на Луну и трепаться о разных пустяках.
– Прикинь, там слева, если не ошибаюсь, море Одиночества! – Аслан передал мне телескоп.
– Ого, какое красивое! – я видел лишь темное пятно на бледно-желтом теле Луны.
– Вот бы слетать туда на следующих каникулах! – Аслан лежал на траве, положив руки за голову. – Как думаешь, получится?
Он искренне верил в то, что вот-вот начнутся пассажирские косморейсы на ближайшие планеты Солнечной системы. По крайней мере, об этом писали в “Юном технике”. А этот журнал туфту не гонит.
– Боюсь, мама нас опять отправит в Геленджик, – я был в ту ночь не в настроении.
– Тоже неплохо! – Аслан вынул из кармана перочинный нож, раскрыл его и воткнул лезвием в землю.
Я дико завидовал его таланту видеть хорошее даже в самых ужасных вещах. Он почти никогда не унывал, а если такое и случалось, то быстро проходило. Однажды зимой Аслан забирал меня с детсада – посадил на санки и рванул по ледяной дороге. На одном из поворотов я упал в сугроб на обочине, а он этого не заметил. Так увлекся, что до самого дома бежал с пустыми санями. Шел на мировой рекорд.
Как-то я едва не утонул в карьере на стройке недалеко от нашей пятиэтажки. Там мы ловили водомерок. Я потянулся за одной и упал в холодную грязную воду. Немного побарахтался, потом сдался и тихо без суеты пошел вниз.
В теле была расслабленность, а перед глазами на бешеной скорости в черно-белых фотокарточках пробегала вся жизнь. Так бы и утонул там, в том дурацком карьере. А потом кто-то схватил меня за руку и мощным рывком вытащил из воды. Это был Аслан. Вокруг суетилось много людей, но именно он прибежал из дома – без куртки, в одной майке и тренниках.
Раньше мы с Асланом душевно выпивали, а сейчас как-то не получается – то я вдруг бросаю бухать, то у него нет времени. Но мы и сейчас чувствуем друг в друге этот странный не тлеющий огонь приключений – там, на Луне все еще бьются о скалы волны моря Одиночества. И пока оно есть, мы не теряем надежды. И вообще нам уже нечего терять...
– Алена, ладно, засчитываю. И всем остальным тоже. В целом, вы красавцы. Но на будущее... Пожалуйста, никогда...
