Прочтение

Я тоже помню свет святой над головой
Такой он теплый и родной
Стоял на маяке и будто сам не свой
И только свет над головой
Я покричал немного на него
Потом улегся спать и отлегло

И доносилось с маяка — мы скоро встретимся, пока.

...В «Письмах к безымянной» весь окружающий героя мир, наполненный значимыми и известными локациями, героями, событиями — от светских вечеров у барона ван Свитена до французской революции, — становится лишь податливой проекцией внутреннего мира Бетховена, его ощущений и психологических состояний. Это своего рода мираж, где все зыбко, непостоянно: и в одной сцене герою чудится, что ногти его чернеют и он превращается в дракона, а Вена при этом вдруг сереет; в другой же город сверкает — это герой опьянен вниманием к своей персоне. Все здесь пропущено через этакий психологический фильтр Бетховена, а потому фон социальных потрясений, видные деятели политики и искусства отходят на второй план — они не имеют смысла сами по себе, становятся значимы лишь в связке с главным героем...

Очень скоро их так завалили домашними заданиями, что впору было сутками сидеть над книгами. Но Леночка после уроков обычно уходила гулять в поля за колледжем и возвращалась только к вечеру, иногда — с красными опухшими глазами. При этом она не прекращала рисовать. В ее блокноте были по большей части наброски. Вот Вика жует пирожок, листая учебник. Вот Надя выгибается на коврике для йоги — в плане фигуры Леночка соседке явно польстила, но получилось красиво и вполне похоже. А вот Катя, согнувшись над столом, что-то пишет в толстой тетради. Нарисовано было наскоро, быстрыми скупыми штрихами, но девочки выглядели прямо живыми. Вика даже выпросила листок со своим портретом и отправила маме.

Тамара поняла, что в плену у нее надолго. Мелодия играла внутри, звук нарастал. В голове моей туманы-маны. Снова и снова звучало в мозгу, с треском от приемника, с гулом и стуком вагона. Она уткнулась лицом в подушку, попыталась проорать эту строчку, но побоялась, что возле глаза надуется и лопнет сосуд. Надо бы бросить пить — подумает она завтра вместе с чувствами голода и вины. А пока маны-маны, говорила она себе, и сон начал подступать, глухой и пустой.

Стоя на пороге «Комнаты» важно понимать, что финал не дает однозначного ответа на вопросы, которые по мере прочтения со стремительной скоростью собираются в устрашающего вида громадину и грозятся свалиться на голову. Это текст, в котором можно блуждать, как в лабиринте. Блуждать то бодро, то на ощупь, то покрываясь мурашками, то подпрыгивая на месте от выброса адреналина.

Андрей уже больше часа сидел в порту. Он угостил себя мороженым, а остаток вафельного рожка швырнул в воду. Облизав упаковку, он выбросил и ее и теперь наблюдал, как фольга медленно тонет, окруженная стайкой рыб. Будто уходящий ко дну обломок судна, подстерегаемый акулами, думал он.

Железо кнехта, на котором сидел Андрей, было приятным и теплым. Он так ничего и не предпринял, чтобы продолжить поиски. Лучше сперва хорошенько все обдумать. Старик Шмитц занимается благотворительностью — практически немыслимо, что он украл из кошелька деньги, несмотря на все его странности. Нужно действовать хитро, чтобы Шмитц не догадался, о чем речь, но хоть что-то выяснить.

сложи себя, сынок, из кубиков —
тех, что найдёшь на стёршемся ковре
в малюсенькой гостиной;
из деревянных домиков
прибившихся котов;
кривых водонапорных башен,
особенно одной — напротив —
там вспыхивали синие огни,
какие-то чужие жизни;
растрескавшихся блюдец, улиц, лиц
(осколочек к осколку — не порежься);
из окон с жалюзи и серых штор,
которые обрушились внезапно.

С каждой такой новой абсурдистской деталью, словно бы аккуратно извлеченной из миров Кафки, текст приобретает все больший мистический и потусторонний характер, пусть герои и пытаются разрядить все шутками: сначала серьезно рассказывают о некой традиции вороньих похорон, а потом заявляют, что это, мол, прикол такой был! Да только шутки эти вовсе не снимают напряжение — только усугубляют его. И чем дальше в лес — почти в буквальном смысле, — тем больше жуткой притчевости, которая почему-то ощущается слишком уж реальной: протяни руку, и ее обязательно укусит серенький волчок.

Разумеется, надобно устроить дело так, чтобы никоим образом не насторожить полицию. Никто не должен знать, что пастор принимал какую-то пилюлю: он умрет вполне натуральной смертью, от сердечного приступа. Она тоже не должна ничего заподозрить. Внезапная смерть пациента на приеме может, конечно, роковым образом сказаться на моей репутации врача и даст моим друзьям пищу для плоских острот, но тут уж ничего не попишешь.

у провинциального трэш-контента всегда есть любители, а в Европе мой опыт работы в странах СНГ и жизни в Москве звучал примерно как битое стекло в перчатках в Омске. вот это Миклош и имеет в виду, когда говорит, что я entertaining.

Герои романа вынуждены приспосабливаться к новой данности, где правда и обман перемешались, а доверие к окружающим убывает с каждым днем. Где случайный прохожий, коллега, друг и даже самый родной человек может вдруг оказаться не на твоей стороне. И где все время приходится выбирать эту самую сторону. В таких условиях сложно сохранить в себе человеческое — веру в добро и людей.