О правомерности отречения Николая II
Меня всегда удивляло рвение многих историков поставить под вопрос легитимность отречения Николая II. Конечно, то, что не вызывало сомнений в 1917 г. неожиданно стало поводом для многочисленных споров ещё в эмиграции. Основным аргументом монархистов-легитимистов против сторонников партии Николая Николаевича выступало отсутствие в законодательстве Российской империи оснований для «отречения» (кивнём на крайний пост про Славную революцию).
Самым именитым легитимистом был Н. Н. Корево, первый обосновавший неправомерный характер отречения Николая. Ссылаясь на статью 39 Свода Основных законов («Император или Императрица, Престол наследующие, при вступлении на оный и миропомазании, обязуются свято наблюдать законы о наследии Престола»), он выделял особый статус русского монарха как Помазанника на Царство, носителя особой Божественной благодати. Религиозная нормативность, сочетавшаяся с правовой, не позволяла отречься Государю и Наследнику: «С религиозной точки зрения отречение Монарха — Помазанника Божия — является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания; оно возможно было бы лишь путем пострига...». Этим оригинальным и очень популярным в бытность аргументом вооружились многие современные уважаемые правоведы и историки. К примеру, В. А. Томсинов пишет: «Отречение Николая II от императорского престола было отречением от священной обязанности и уже по одной этой причине незаконным. Можно отрекаться от прав, но нельзя отречься от долга, тем более царского, священного. Николай же отрекался не только за себя, но еще и за сына своего, что усугубляло беззаконие его поступка».
В действительности, отречение от Престола было предусмотрено законодательством статьей 37 законов: «При действии правил... о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрешись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола» (таковых затруднений на февраль-март 1917 г. не имелось). В дополнение статья 38 подтверждала: «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным».
Аспект отречения за сына Алексея вполне объяснялся привычной для того времени дерогацией (как мера, применяемая в чрезвычайных обстоятельствах). Вместе с тем, в соответствии со статьями 199 («попечение о малолетнем лице Императорской Фамилии принадлежит его родителям; в случае же кончины их или иных, требующих назначения опеки, обстоятельств попечение как о личности, так и об имуществе малолетнего и управление его делами вверяется опекуну») и 43 («назначение Правителя и Опекуна, как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения Царствующего Императора...») поступок Николая был полностью юридически оправдан.
Не было и нарушения в формуляре, как на то ссылается Галковский. Карандашная подпись не меняла суть дела (ведь в таком случае большая часть законов Александра III не имела легитимности), отречение было скреплено подписью министра Императорского Двора Б. В. Фредериксом. «Таким образом, - пишет В. Ж. Цветков, - можно было говорить и о сохранении власти Дома Романовых, и о сохранении общего порядка управления, и о правопреемственности, к которой стремился Государь».
Единственным спорным моментом февральско-мартовской революции станет поступок Михаила Александровича. «Отказ от восприятия верховной власти» давал возможность трактовать этот акт как угодно (отречение, передача прав республиканскому правительству, попытка отложить коронацию и т.д.). В истории России не было подобного прецедента. Именно «отсрочка» вступления в должность Михаила имеет больше оснований для дальнейших дискуссий.
Меня всегда удивляло рвение многих историков поставить под вопрос легитимность отречения Николая II. Конечно, то, что не вызывало сомнений в 1917 г. неожиданно стало поводом для многочисленных споров ещё в эмиграции. Основным аргументом монархистов-легитимистов против сторонников партии Николая Николаевича выступало отсутствие в законодательстве Российской империи оснований для «отречения» (кивнём на крайний пост про Славную революцию).
Самым именитым легитимистом был Н. Н. Корево, первый обосновавший неправомерный характер отречения Николая. Ссылаясь на статью 39 Свода Основных законов («Император или Императрица, Престол наследующие, при вступлении на оный и миропомазании, обязуются свято наблюдать законы о наследии Престола»), он выделял особый статус русского монарха как Помазанника на Царство, носителя особой Божественной благодати. Религиозная нормативность, сочетавшаяся с правовой, не позволяла отречься Государю и Наследнику: «С религиозной точки зрения отречение Монарха — Помазанника Божия — является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания; оно возможно было бы лишь путем пострига...». Этим оригинальным и очень популярным в бытность аргументом вооружились многие современные уважаемые правоведы и историки. К примеру, В. А. Томсинов пишет: «Отречение Николая II от императорского престола было отречением от священной обязанности и уже по одной этой причине незаконным. Можно отрекаться от прав, но нельзя отречься от долга, тем более царского, священного. Николай же отрекался не только за себя, но еще и за сына своего, что усугубляло беззаконие его поступка».
В действительности, отречение от Престола было предусмотрено законодательством статьей 37 законов: «При действии правил... о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрешись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола» (таковых затруднений на февраль-март 1917 г. не имелось). В дополнение статья 38 подтверждала: «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным».
Аспект отречения за сына Алексея вполне объяснялся привычной для того времени дерогацией (как мера, применяемая в чрезвычайных обстоятельствах). Вместе с тем, в соответствии со статьями 199 («попечение о малолетнем лице Императорской Фамилии принадлежит его родителям; в случае же кончины их или иных, требующих назначения опеки, обстоятельств попечение как о личности, так и об имуществе малолетнего и управление его делами вверяется опекуну») и 43 («назначение Правителя и Опекуна, как в одном лице совокупно, так и в двух лицах раздельно, зависит от воли и усмотрения Царствующего Императора...») поступок Николая был полностью юридически оправдан.
Не было и нарушения в формуляре, как на то ссылается Галковский. Карандашная подпись не меняла суть дела (ведь в таком случае большая часть законов Александра III не имела легитимности), отречение было скреплено подписью министра Императорского Двора Б. В. Фредериксом. «Таким образом, - пишет В. Ж. Цветков, - можно было говорить и о сохранении власти Дома Романовых, и о сохранении общего порядка управления, и о правопреемственности, к которой стремился Государь».
Единственным спорным моментом февральско-мартовской революции станет поступок Михаила Александровича. «Отказ от восприятия верховной власти» давал возможность трактовать этот акт как угодно (отречение, передача прав республиканскому правительству, попытка отложить коронацию и т.д.). В истории России не было подобного прецедента. Именно «отсрочка» вступления в должность Михаила имеет больше оснований для дальнейших дискуссий.