#архив
ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ДОМ
Когда я была в Уральске, я зашла в подъезд дома, где жили бабушка с дедушкой. Квартира уже не принадлежит нашей семье, войти внутрь было невозможно. Я спустилась в подвал. Там пахло ровно так же, как 20 лет назад, когда из подвала в квартиру ползли огромные черные жуки – их хитин хрустел под содрогнувшейся от ужаса тапочкой. Я спускалась туда со смешанным чувством жути и необходимости – в подвале некогда стояли пыльные банки с лечо, валялась какая-то никому не нужная рухлядь. Я спустилась и закрыла глаза – этот запах сырости, песка на полу, бочонка с амонтильядо, мертвых жуков, воспоминание о том, как в этом подъезде меня пытался обнять одноклассник – все вернулось одномоментно. Пока есть обоняние, забвения нет.
Вернувшись из Вашингтона, где мы жили полтора года, я столько же видела во сне грустных оленей, выходящих на Массачусетс-авеню, цветущие магнолии, бассейн, из которого я не вылезала все лето, загорев до состояния тофи-фи, кофейни с горячими бейглами, запах химических удобрений от клумб – можно ли видеть запах?, магазинчик, где купила рыбацкий свитер за доллар. Потом материя сна сменилась, в ней проросли яблочные косточки от съеденного апорта. Олени ушли в лесную чащу.
Дизентерия. Так я решила про себя, хотя это был, наверняка, банальный понос. Туркестан. Жара. Днем мы лазали на крышу мавзолея Ходжи Ахмета Яссави, покрытую слоем голубиного помета – ляпис-лазурь изразцов спорила с раскаленным южноказахстанским небом. Ночью я спала на козлах, застеленных матрасом, – страх падения с высоты, мухи, проклятая дизентерия, кошмары,влюбленность в студентку, которая работала у папы в экспедиции, и навсегда уехала на автобусе, поцеловав меня в лоб. Этот дом был странным домом, но, в конце концов, в нем было четыре стены, над головой была крыша, а под стрехой свила гнездо ласточка – счастливая примета. Не все дома можно выбрать самому. Некоторые выбирают тебя.
Мы заполняем собой и домами из прошлого любую кирпичную коробку, в которой есть вода, свет и хлеб. Каждый наш последующий дом становится отпечатком домов бывших, а некоторые несут в себе воспоминания о предыдущих жильцах. Я рассказывала вам, что жила в доме, где умерла чужая старушка? Взбивая подушки, куря на балконе и жаря оладьи, я думала, что повторение действий живых способно изгнать отпечаток смерти.
Недавно был у меня костер под звездным небом Кунгей Алатау, были разговоры о том о сем. Среди прочего говорили о Серике, старом егере, который сопровождал на охоте еще Кунаева. Он любит горы и терпеть не может людей. Поэтому Серик построил себе сруб в глуши. Вокруг только звери, птицы и горы. Потом, как в песне Telegraph Road, в глушь проникла цивилизация. Серик выматерился, ушел выше и построил новый сруб. Через четыре года человечество настигло его и там. И подумать только, как Серик ценит одиночество. Сегодня он живет в каких-то орлиных высях, куда добираются только отчаянные, а по дороге на верхотуру можно найти вереницу из заброшенных срубов, в каждом из которых, как в оброненной матрешке, – кусочек жизни егеря-интроверта. Мне представляется, что последний, вышний, дом, из которого его, видимо, и приберут ангелы, стал как бы квинтессенцией всех домов, которые он построил своими грубыми руками. Дом, с которым он наконец примирился. Дальше идти некуда.
Где будет ваш дом, на котором успокоится сердце?
