Говорит Грубасек

Стоит только добраться до кровати – а они уже тут как тут
двое вагабундов на остекленевшей, как глаз мертвого, вымороженной улице
нервы мои на пределе; многое могу я стерпеть, но двое вагабундов – это уже слишком
да, слишком; у них длинные и тонкие голоса, грубые, как бы стесанные черты; впрочем, здесь, на верхнем этаже, ничего не видать, кроме ляжек
по моим расчетам, это колядующие; по крайней мере, ноги их покрыты перьями, как у святочных петушков
– Oh how they pound
raising the sound –
первый, мистер Олгой, – мягкий, чистый, приятный и опрятный. Второй, мистер Хорхой, – веселый, красивый, современный и беспроблемный. Оба же в совокупности большеваты, козловаты и вороваты:
мистер Олгой: ding dong, мистер Хорхой?
мистер Хорхой: ding dong, мистер Олгой.
мистер Олгой: fantastic, мистер Хорхой.
мистер Хорхой: splendid, мистер Олгой.
мистер Олгой: Бог – кто что?
мистер Хорхой: Бог – это шум на улице.
мистер Олгой: Дым вокруг паяца.
мистер Хорхой: Пространства, меньшие, чем белые шарики для ping pong, – это вечность.
мистер Олгой: Вечность, кто что: шарообразные млечные женщины.
мистер Хорхой: Чертовски маленькие млечные женщины. И чертовски вкусные.
мистер Олгой: Мне просто... просто разрезать их, как обычных цыпленков?
мистер Хорхой: Конечно, дружок. Просто разрежь их, как обычных цыпленков.

Есть у меня один знакомый туфельник; всего один знакомый туфельник, а столько радости
впрочем, горя все-таки больше, чем радости; впрочем, вернее, поровну
знакомы мы только шапочно, а если призадуматься, то и совсем не знакомы
морда у туфельника большая, а ножки маленькие и хрустальные, как у женщины, что догадывается о своей поверхностной непорочности
если бы можно было взять и описать вам его красоту; вот так взять и описать туфельника, с морды до ног и с ног до морды
однако, неописуем, ибо туфельник – не быль, но миф и греза об эдеме потерянном
мразь он, говорю вам, мразь беспросветная и шарлатан; каждую ночь – он сам мне признался –
ходил от тьмы болота по тайне, по пене двух тертых кляч,
по хребту великого пороса, по долине майоликового лося,
между богом и сапогом, по спинному мозгу жены крота, кротихи, –
вот так каждую ночь ходил и, представляешь, туфельки собирал

Я бы первая посмеялась над одетым в красное и золотое карликом, который, как инженер, приходит на место встречи ровно в 12 часов!

Не меньше тридцати сотен борцов в этом войске, и во главе его дородный мужик. Грязно-кустистые волосы у него и колкая борода со множеством колтунов у подбородка. На нем драный плащ, скрепленный выше груди заколкой из воробьиного ребра. На жирном теле воина необъятная рубаха скопца, что доходит ему до ляжек, и украшена разводами бурого болота.
Невиданные дурные приемы совершает этот мужик; несет он мешок ставрид столетней засолки, а на боку – мелочь и афишу мероприятия, переписанную начисто. В сено опустился он, а люди его упали вокруг. Все ж, хоть и сказано, что они упали, лишь приклонили колени воины, упершись подбородками в норы кротов, исполненные желанием броситься в грязь. Меж тем, показалось мне, что кувыркался жирный мужик.

Проснуться среди ночи в поезде от того, что незнакомый дед открыл твой рюкзак и поедает из него брынзу, – мне даже хотелось бы этого!

Смотреть в упор на красивое животное – вот одно из самых больших удовольствий, доступных человеку.