белая нитка.

то ли помню их, то ли ясно вижу -
как учебный набросок углём и мелом;
этот чёрный стоит на ступеньку ниже
и уткнулся лицом в белый свитер белого

мир вокруг предпраздничен и наряден,
но уже в расфокусе, не иначе;
белый гладит длинные чёрные пряди
и молчит, а чёрный, наверно, плачет

или просто закрыл глаза и замер,
и хоть бейте над ухом у них куранты -
их несёт чёрно-белыми полосами
бесконечный, безвременный эскалатор.

Карелиан

как выдержать век который тебе отмерен
как выпить всю чашу боли не захлебнувшись

в такой темноте все кошки и люди серы
в такой духоте не можешь нащупать душу

что дать я могу всем тем кто ушел до срока
лишь несколько слов которых я не достоин

прости же меня за то что мне одиноко
прости и за то что сердце моё пустое

в ладони мои давно уже въелась копоть
глаза мои надолго привыкли к мраку

но я всё ещё умею подставить локоть
и даже пока что не разучился плакать

airheart

и тогда, как обещала им бесконечная Кали Юга,
двое сядут на дне колодца напротив друг друга,

повторяя нет глаза в глаза до тех пор, пока
не очистится мир от нежного ада до стального звездного потолка,
не слетят шелуха предчувствия, имена, неверие и тоска.

нет нигде никакого иного слова для них двоих,
но один из тех, кто тянет с неба на дно колодца язык змеи,
толкнёт второго в алмазный бок: всё, забирай, твои,
я им больше не ангел, не демон, не защитник, не конвоир.
и уйдёт в свой лёгкий прекрасный мир, навсегда отказавшийся от любви.

https://stihi.ru/2020/07/01/2224

Госпожа нордическая, с юбилеем, Катенька 👌 Ты нереально талантлива (так давно давно долго люблю твои стихи спасибо тебе за всё), умна, замечательна и красива, расти большой, все чарки с брагой сегодня - за тебя!

и когда от неё отдалится плоть,
и она воспарит, легка,
и вернётся персти земной щепоть
в пеленальные облака, 

и когда безмысленной шелухой
в тишину опадут слова
и прозреет музыкой слух глухой ‒
той, что ныне слышна едва,

и когда невидимый вспыхнет луч
в бестелесной твоей тюрьме,
ко всему на свете найдётся ключ
и второй ‒ ко всему во тьме,

но река последняя глубока,
и вокруг неё на века
только эти белые облака,
эти белые облака.

Сергей Шестаков

Однажды, в конце февраля 1950 года одна из учениц, Раиса
Полянкер, прочла на заседании [литературного кружка при московском городском Доме Пионеров] кружка простенькое, грустное стихотворение:

После вечера веселого
Ты идешь домой одна,
Ты идешь, понурив голову,
Не глядишь по сторонам.
Скрип снежинок под калошами.
Ночь спустилась над Москвой.
Ты скажи, моя хорошая,
Ты скажи мне, что с тобой?

Кудряшова [руководительница кружка] заявила, что это – антисоветское стихотворение, так как у советской молодежи не может быть печальных, «упаднических настроений».

(Макаров, "Деятельность молодежной группы "Союз борьбы за дело революции". Печуро С., воспоминания)

Подходят на перемене: привет, малыш.
Скажи-ка, какой рукой ты пишешь и ешь?
Он будет врать, они почувствуют ложь.
У одного из них за спиной калаш.
Один просто в штатском, и пара ещё святош.
Ну что же ты врешь, малыш,
что же ты нам врешь?
Не нужно бояться, просто завтра зайдешь,
получишь звезду, и ещё ты теперь сидишь
в отдельном классе, вам отдали гараж.

Я, например, амбидекстр, не наш, не ваш.
На глаз и не отличишь.
Левой держу карандаш,
правой бросаю нож.
Никто на меня не похож,
ни сын и ни внук – потому что я одинок.

Мне не страшно будет надеть
отличительный знак.

Дана Сидерос

Дан приказ, извините за пафос, веком: здесь нельзя отбояриться – «не по мне». А за эту б Елену сражаться грекам, но Елена сейчас на другой войне. Здесь не «если б да кабы», а только «надо», не бывает поблажек и полумер, а Елена записана в Илиаду – «полевой подвижной», вот и весь Гомер.

На войне не бывает излишне строго, только так – вот те планка, давай тянись. На дворе сорок третий с рожденья Бога, но Елена, естественно, атеист. Здесь не вспомнишь о том, что была б ученым – здесь любой изначально войной учен, и давай уговаривай обреченных, что никто в самом деле не обречен. Это служба – служить и стоять на мысли, что когда-то – заплатят по всем счетам, и домой не писать вечерами писем – на Васильевском некому их читать, и никто никогда тебя там не встретит, не подарит цветы, не махнет рукой, ты отлично запомнила, что от Третьей до Смоленского кладбища – да-ле-ко…

Впрочем, так и бывает в двадцатом веке – так, чтоб губы кусать, но вставать с колен. А троянцы какие-то или греки – чем они заслужили таких Елен? Слишком много в них было дурной бравады, слишком выспренни нынешним их слова…
У нее Илиада – под Ленинградом.
На дворе сорок третий от Рождества.

Айриэн