Sippy Cup


Гео и язык канала: Россия, Русский
Категория: Блоги


Жизнь внутри одной девочкиной головы. Если хотите об этом поговорить, пишите @Keleene. В долгих перерывах между записями в бложике я веду канальчик про искусство @thatswhyilikeit, фотографирую и показываю картинки в инстаграме keleene

Связанные каналы

Гео и язык канала
Россия, Русский
Категория
Блоги
Статистика
Фильтр публикаций




* * *

Месяц назад мне написал мальчик В., который тоже живет во Флоренции - мол, у нас не сложилась беседа в пьюре, но, может, просто выпьем кофе и поговорим по-русски? Я так, говорит, соскучился по русской речи. Я согласилась, мы так и не встретились, и почему-то это стало спиралью моих мыслей.

Потому что мне в эмиграции не хватает не родной речи, а родных ценностей и общего бeкраунда. Вслух все, конечно, говорят про березки, творог и майонез, но на самом деле хочется просто посидеть погворить про что-то родное и важное, чтобы как будто снова в Москве на кухне смотрим шульмановский "черный февраль".

Честно пытаюсь социализироваться с русскими эмигрантами, но не получается - мы из разных "волн", приехали сюда по разным причинам и объединяет нас только память о глазурованных сырках. Вот сходила на "женский завтрак" и два часа слушала про ботокс и как муж не разрешает короткую юбку. Потом сходила поволонтерить в кошачий приют и слушала как разворовали страну и нужна сильная рука. Потом нашла русского мальчика, который на свидании говорил мне про какие-то байдарки и как легализованная марихуана тут совсем не то, что подпольная там.

А вчера вот на съемке встретила фотографа из Ирана. Который был так счастлив поговорить со мной на английском, и мы дерзко перешучивались про тоталитарные режимы, ебанутую воцерковленность, убийства политзаключенных и "моя страна такая красивая, надеюсь никогда ее больше не увидеть, спасибо пожалуйста". Пойду теперь еще познакомлюсь с его женой, будем дружить семьями.

Я, конечно, завидую тем, кто переехал целым кластером в Грузию, Армению и Израиль. Ощущение среды невероятно важно, и мне часто сложно просто потому, что я не могу объяснить моему итальянскому кругу знакомых, почему я опять рыдаю сто часов из-за новости про бомбежки города, в котором я никогда не была. Или почему слово "львенок" вызывает у меня оцепенение. Или почему "политика" - это правда не что-то далекое, и предложение "быть вне политики" заставляет меня кипеть внутри. Гораздо приятнее, когда общий контекст просто постоянно присутствует и вам не надо объяснять, что где и почему, и вы можете просто помолчать, сидя рядом на горячем камне - и знать, что вы молчите об одном и том же.


*

Рядом с моим домом - каскад парков, спускающихся вниз к маленькой реке, огибающих железнодорожные туннели и отводящих воду с горы. Я хожу в эти парки смотреть закаты и, если совсем не могу уснуть, рассветы тоже. Там пахнет затянувшимся октябрем; лавочки развернуты лицом к обрыву и на них курят и пьют кофе старики. В кронах каменных сосен шумят попугаи и вороны. Я смотрю, как поднимается дым над черепичными крышами, как медленно крутится колесо обозрения, как мелькают солнечные блики на огромных куполах католических храмов, как птицы срываются стаями и кружат над городом. Слышу, как журчит вода в каменном водостоке, как вокруг говорят на французском и итальянском. "Это моя жизнь, - говорю я себе, - и я понятия не имею, как буду ее жить и как справлюсь с тем, чтобы ее устроить - но она моя".

Когда я возвращаюсь домой, кот встречает меня на пороге, сонно жмурясь и тряся хвостом от радости.


Неожиданно, незапланированно, с огромным виртуальным мешком радости в город приезжает мой друг Р. Он едет из одной страны в другую и делает пересадку в Милане, и мы проводим целый день вместе. Пьем чай на скамейке в парке в тени монастырской башни, покупаем вафли в виде хуев и радостно их едим, горячие, под ноябрьским солнышком. Общаемся в кафе с грузинским официантом. Много, очень много разговариваем, бродя по улицам. Когда он уезжает, мне становится очень грустно - и очень светло от того, что он был.

Волны реакции на подкаст продолжают захлестывать меня. Бывают дни, полные поддержки, когда люди десятками шлют мне сообщения в соцсетях с приятными словами. Бывают дни хейта (видимо, когда подкаст расшаривает кто-то знаменитый и обиженный), и тогда мне пишут злые резкие слова. Я стараюсь сохранять хорошие сообщения и блочить плохие, чтобы они не застревали в голове. Мы созваниемся с Настей Красильниковой и записываем небольшое интервью для дополнительных выпусков; это чувствуется совсем сюрреалистично, потому что я сижу в детской комнате в доме чужой семьи, а под окном у меня ругаются две итальянские бабушки о том, кто кому не вернул блюдо для запекания.

В последний день ноября я определяюсь с городом, в котором буду жить - нахожу квартиру, которая мне нравится и даже назначаю просмотр. Я полна надежды.

10. декабрь

Первые дни провожу в Милане одна - мой хост уезжает с подругой Л. на обучение. Когда он возвращается, на меня снова накатывает тяжесть и слабость; с ним очень тяжело жить, к тому же начинается совсем зима и дома резко становится очень холодно. Я заклеиваю окна в своей комнате, и там чуть теплеет, но в других этого сделать нельзя, и в итоге просто постоянно холодно. Общая бытовая ситуация тоже не улучшается, у моего хоста все становится еще хуже, и я почти перестаю выходить из комнаты, если он дома.

Состояние кошки Фаиши ухудшается. Хост, ее хозяин, долгое время это игнорирует, хотя я говорю об этом каждый день и стараюсь помочь ей, чем могу (к этому моменту весь быт, включая уход за кошкой, полностью ложится на меня). В один из дней Фаиша начинает неконтролируемо писаться, и тогда он относит кошку к врачу - выясняется много страшных диагнозов, кошке необходима срочная помощь, но у нее самолет через неделю, и хозяин решает подождать до переезда. Мне от этого ужасно тяжело. Я снова изолирую котов друг от друга (больше для того, чтобы Янек не донимал Фаишу), и оба кота печально кричат друг другу через дверь часами.

Поиски жилья идут очень тяжело. Я не была к этому морально готова; мне отказыают раз за разом, так же, как с банковской картой. Квартира, которую я себе намечтала, срывается в последний момент, когда я уже готова вносить деньги, и я возвращаюсь точку ноль. Бронирую себе временное жилье на airbnb на два месяца и все равно переезжаю.

Переезд выпадает на Хануку и проходит так тяжело, что я хочу просто стереть его из памяти - паника, манипуляции, срывы всего на свете, дикое напряжение и бесконечное решение чужих проблем за мой счет высасывает все мои силы. Хочу помнить только моменты: свечи, которые я жгу в окно миланской квартиры (и прохожих, которые машут мне рукой); мелькающие за окном машины горные сосны и огни бесконечных туннелей, прорубленных в скалах; тревожного горячего кота, который успокаивается немного на моих коленях и доверчиво прячет нос в мою руку. Все остальное пусть забудется навсегда.

И вот в конце года я живу в доме на горе. У меня довольно понтовая квартира, с вентиляцией и горячим душем, с видом на весь город и на горы с другой стороны реки. Мы с котом спим вместе на какой-то бесконечной кровати, а работаю я за антикварным дубовым столом. Соседи периодически заселяются и выселяются в квартиру рядом и много радостно шумят по ночам, но это маленькая цена за безопасность и уют. При всех конфликтных переговорах Январь дает мне +100 к харизме и я быстро со всеми договариваюсь.


9. Ноябрь

Ноябрь проходит в странном тумане. Я пытаюсь адаптироваться к новой стране и решать всякие эмигрантские дела. В первые дни чувствую эйфорию, - тепло, солнечно, трамваи красивые, люди на улицах умеют улыбаться и хорошо одеваются, полицейские вежливы, вот это все. Но уже через пару недель все валится из рук, потому что сопротивление среды такое сильное, словно я плыву через плотный кисель. Открыть банковский счет отчаянно не получается, хотя у меня отличный набор документов - в итоге я еду в соседний регион в маленький городок в горах, где мне соглашуются открыть карту, потому что их устраивает рекомендация моего знакомого.

Еще несколько радостных поездок рассыпано по дням: впервые вижу сафари-парк, там лев охотится на меня с большого камня, а в пруду пускают пузыри бегемоты. В миланских термальных банях есть трамвай-сауна в саду, открытые бассейны с поднимающимся в небо паром и комната дождя, в которой на тебя льется вода под гром и мерцание света. Подруга водит меня по миланским церквям и музеям, мы смотрим древние кости динозавров и едим вафли, сидя на римских колоннах на городской площади. У магнолий, оказывается, огромные шишкообразные плоды, а на балконах итальянцы выращивают монстеры и драцены.

В доме, где я живу, ужасные условия. Нет постельного белья, еды, посуды для готовки; все ужасно грязно и засрано, в ванной холодно, половина мебели собрана, во всех комнатах разбросаны коробки и чужие вещи. Я трачу много сил для того, чтобы сделать своб комнату поуютнее, покупаю простыни и подоедеяльники, устраиваю коту теплые гнезда, бесконечно убираюсь и разгребаю завалы. Это утомляет. У моего хоста большая потребность в общении и тактильности (меня все еще передергивает и от этого слова, и от этого комплекса действий), и, хотя формально мы договариваемся о границах, он постоянно их нарушает. Я чувствую, что живу под бесконечным давлением, с которым я ничего не могу сделать, и мое тело как будто отключается. В лучшие дни я просто живу как в тумане, в худшие - лежу в постели с температурой и ничего не хочу.

Итальянский мне не дается. Я могу его читать и говорить несколько базовых фраз, и могу примерно (очень условно) понимать смыслы текстов для туристов, но как только со мной начинают говорить - впадаю в панику и слова просто рассыпаются в голове. Я знаю, что это нормально - стресс, переезд, абсолютно новый язык, очень быстрый ритм речи и много эмоций у собеседников. Но постепенно давление итальянского нарастает до такой степени, что я просто не могу слышать его без слез. Беру паузу в обучении и говорю на английском, становится полегче. Чувствую себя очень глупой, но пытаюсь дать себе время.

Итальянцы, впрочем, почти всегда начинают говорить со мной на английском. Я спрашиваю у пары людей, почему - они говорят "у вас такое лицо".

Янек грустит от жизни в одной комнате и от стресса расчесывает себе лицо. Я постепенно начинаю выпускать его ходить по квартире, и они с местной кошкой, Фаишей, привыкают друг к другу. Фаиша стара и не очень здорова (но не заразна), и постепенно они начинают просто жить рядом, почти не взаимодействуя. Оба спят со мной, разделенные одеялом или человеком, иногда носятся по квартире, едят разную еду и ходят в разные лотки. В целом я считаю, что это социальный успех.

Я ищу квартиру. Это тоже оказывается сложной задачей; в один из ноябрьских дней еду в Римини, чтобы поговорить с риэлторскими агентствами. Город потрясающий и очень мой, море тихое и соленое, все маленькое и уютное, как я люблю. Но квартир, особенно для иностранцев, совсем нет: тут совсем лопнул в пандемию рынок недвижимости и теперь можно купить квартиру, но не снять ее. С моими потребностями в типе договора и долгосрочности все просто вежливо посылают меня в жопу. Возвращаюсь в Милан расстроенная, на неделю почти выпадаю из жизни (это еще и совпадает с новой волной подкаст-хейта), с трудом выскребаю себя со дна и начинаю искать в других городах.


8. Октябрь

Визу в итоге дают легче и быстрее, чем я думала. В тот же день, когда я забираю паспорт, еду в офис авиакомпании и покупаю билеты на ближайшую доступную для вылета с котом даты - ровно через месяц. Родителей эта новость сильно огорчает, потому что включается обратный отсчет - но меня она освобождает и дает прилив сил. Наконец-то что-то снова от меня зависит.

После покупки билетов я иду пешком в зоопарк. Золотая осень, сухие шуршащие листья, звери еще тусят на улицах, теплые и большие. Многие уже спят или сидят в тепле, зато я застаю кормление хищных птиц, трогаю нос старому горному козлу, а пума свисает жопой с ветки прямо над моей головой. Сижу в зоопарке практически до закрытия, а потом покупаю горячий какао и еще часок мы мерзнем на лавочке с приехавшей с работы Настей.

Папа придумывает расписание оставшихся "грильных дней" и мы делаем по очереди все его новые любимые блюда, от копченой рыбы до огромного стейка. Мама снимает на телефон, как я мажу кисточкой масло на мясо, а папа ворочает угли; на ярко-зеленом нестриженном газоне валяются яркие желтые листья осины и блестят капли дождя. Мне приходится снова часто ездить в город, и мы с папой несемся по утрам на машине сквозь вихри опавшей листвы, разговариваем о нашем общем прошлом и будущем. Я уже по нему скучаю.

За несколько дней до вылета я переезжаю с чемоданами и котом в родительскую квартиру в Москве. Встерчаюсь с остающимися друзьями - с кем успеваю. Хочу встретиться и со своим бывшим, Ст., но в последний момент узнаю много неприятных подробностей про его измены, и это причиняет мне такую боль, что я отменяю встречу. Радуюсь, что теперь такая информация вызывает у меня злость по отношению только к мужчине, а с девочками мы заводим нежную дружбу со внутренними мемасами и чатами в телеграме.

Выходит подкаст-расследование. Я слушаю его в первую ночь, целиком - все, что слушала в черновиках и новое, что еще не успела. Пару дней стоит тишина, а потом на меня обрушивается оглушительная лавина реакций - поддержки, критики, добрых и яростных слов. Мне кажется, что все это происходит не со мной, как будто я камень в бурном потоке ледяной воды. Мне кажется, что я справляюсь, до первого созвона с терапевткой - а потом она просто спрашивает, как я себя чувствую, и я переламываюсь пополам. Дальше стараюсь дозировать все, что происходит вокруг подкаста и заботиться о себе больше.

В день вылета приезжаю в аэропорт за пять часов, потому что кота надо провести через ветконтроль и вообще очень страшно опоздать. Моя маленькая группа поддержки сидит в кофеенке на втором этаже, недалеко от гейтов: мы с Настей расписываем чемоданы акриловыми маркерами, родители тревожатся и грустят. Обнимаемся три миллиона лет, а потом я ухожу через вход для пассажиров бизнесс-класса и следующие сутки провожу в постоянной панике. По пути теряют один из двух моих чемоданов, на таможне в Италии меня зажимают в угол и грабят местные полицейские, кот боится самолетов и тревожно спит на коленях, я бегу по песку с тремя тяжелыми сумками между терминалами аэропорта Каира. Все путешествие сливается в одну полосу тревоги и отчаяния, но в конце я захожу в полупустую квартиру, полную коробок и мусора, и выпускаю кота из переноски, и сплю восемнадцать часов.


7. Сентябрь

Мама становится одержима идей сбора урожая и закатывания всего в банки. На кухне бесконечно что-то варится, стерилизуется и остывает. Я тоже принимаю в этом участие и варю свои соусы, которые потом продаю оставшимся в стране знакомым и друзьям. В сарае сушатся травы и чеснок, в ведрах вдоль стены стоят огурцы и помидоры. Пахнет базиликом, дождем и горящими углями, на которых папа жарит свой авторский шашлык. Мы снова празднуем день рождения, - на этот раз мамин, - маленьким пиром для самых близких маминых подруг.

Холодает настолько, что я разбираю вентиляторы и притаскиваю на второй этаж обогреватель. Включаю его на пару часов перед сном. Кот приходит греться под одеялом, меняя свою мохнатую независимость на ласку и комфорт. Настя Красильникова присылает мне послушать черновики подкаста, и я чувствую очень много всего, от страха и ярости до благодарности и освобождения. Я очень рада, что мы это делаем и восхищена тем, как круто Настя работает.

В Италии все, наконец, сдвигается с мертвой точки, но за неделю до подачи документов в визовый центр я узнаю, что квартира, в которой я планировала остановиться в Милане и из которой думала искать свое новое место, превращается в тыкву: мои друзья-хосты, которые мне помогают с переездом, резко решили разводиться и возвращаться в Россию. Я прохожу все круги ада и принятия, перерабатываю план на лету, собираю новые документы и успеваю подать все вовремя. Потом не могу встать с кровати два дня.

Собираю чемоданы. Это очень сложно - впихнуть свою жизнь (и жизнь кота) в два чемодана. Покупаю еще немного одежды и осеннюю обувь. Значительную часть места в чемоданах занимают гончарные чашки, кофе от любимых обжарщиков, кошачьи игрушки и техника. В итоге одежды, например, умещается минимум - тот самый, который мы накупили с Настей. Все это создает странное впечатление, что я уже давно в пути - потому что мне не надо ничего раздавать и выкидывать, когда я закрываю чемоданы и сумки. Как будто я уже еду, просто все никак никуда не приду.

В конце месяца записываюсь в салон и обновляю кудряшки. Весной, когда я их сделала, я ощущала это как бессмысленный, но приятный эксперимент, а теперь уже вижу в этом важность и заботу о себе. Вообще многие вещи, которые я делаю "по привычке" оказываются вдруг важнымии элементами паззла "поддержания ментального здоровья". Все, что составляет мою маленькую жизнь, все мои ритуалы, привычки и предпочтения, становится очень важным. Я - черепашка, перевозящая на себе весь свой мир.


6. Август

Август дается мне особенно тяжело. Документы замирают в Италии, потому что там начинается Феррагосто, и я паникую и схожу с ума от неопределенности. Начинаю компульсивно вязать и за три недели делаю кардиган, жилет, две шапки, шарф и еще половину кардигана. Потом кончаются нитки. Под вязание смотрю Criminal Minds. По вечерам по-прежнему общаюсь с родителями, когда есть силы - стараюсь гулять по деревенским улочкам и соседнему лесу.
У меня ломается фотокамера и, помучившись с попытками ее починить, я все-таки покупаю новую (потом выясняется, что это было верное решение - в Италии она стоит еще дороже). Начинаю запасаться другими вещами, которые хочу взять с собой, от косметики до кошачьей аптечки. Перебираю одежду и выясняю, что у меня практически нет вещей, которые стоит везти с собой - я так редко покупаю новую одежду, что почти все, что у меня есть, мне сильно не по размеру или заношено до ветхости. Мы с Настей начинаем ходить вместе в магазин моей мечты и собираем мне новый гардероб, в котором все сочетается между собой и помещается в чемодан. Эти свидания с хохотом в примерочных, выбором подъюбников и обязательным кофе после становятся нашей маленькой традицией.

Если не считать этих ярких четвергов и шаббатних грилей с папой, моя жизнь становится густым беспросветным туманом. Зубы долечены, коты как-то не рисуются, книги перестают меня радовать. Время до записи в визовый центр бежит очень быстро, а из иммиграционного агентства я не слышу ни слова. Мои близкие продолжают разъехжаться все дальше, покидают уже свои временные дома и расселяются по всему свету. В Ереване, Тбилиси и Израиле все еще сохраняются крупные кластеры моих знакомств, но теперь близкие люди рассыпаны, словно бисер, по всей планете - в Германии, Испании, Португалии, Сербии, Польше, Латвии, Швеции, Нидерландах; в Аргентине и Мексике, в Канаде и Исландии. Я пишу себе список "к кому я приеду, когда смогу снова путешествовать" и он оказывается невероятно длинным. Мечтаю построить дом, в котором смогу принимать гостей.

Пока я живу в туманном лимбе, в Украине продолжается пиздец и армагеддон. О. с семьей решает все же бросить дом и уезжает сложными путями на запад страны, с трудом продираясь через препятствия. Я не сплю больше суток, пока он не говорит наконец, что они добрались. После этого наше общение становится обрывочным, а потом постепенно идет на спад: он очень обозлен на мою страну, и он абсолютно прав в своей ярости, но я ничем не могу ему помочь и у меня не хватает сил контейнировать его эмоции. Мне жаль, что мы теряем друг друга, но я стараюсь оставаться рядом и быть хорошей подругой.

На последней неделе августа жара резко исчезает и начинается осенняя погода. Родители резко меняются в лицах и начинают грустить о грядущей зиме. Я снимаю первый урожай помидорок со своей монструозной грядки. Мама бесконечно закатывает огурцы, мы с папой стараемся помогать. Я наконец нахожу настольную игру, которая нравится всем участникам событий - в ней надо играть за деревянных пиратов, которые копают сокровища. Мама в совершеннейшем восторге от этой игры, и мы стараемся собираться вечером за столом, чтобы посмотреть, как она азартно ворует монетки из-под наших носов.


5. Июль

Раз в неделю, на шаббатний ужин, мы с папой готовим что-нибудь на костре: стейки, копченую рыбу, шашлыки, грибы, овощи. Это становится нашим личным ритуалом - я готовлю и рассказываю, он учится и повторяет. Седьмого у него день рождения и мы устраивем пир горой: салаты, закуски, самосольная рыба и результаты наших костровых экспериментов. Папа счастлив, я устаю как лошадь, но все проходит хорошо.

Жара такая, что наверху у меня работают два вентилятора сразу: для меня и для кота. По ночам сплю с открытым окном под оглушительный стрекот цикад. Над нами все чаще летают военные самолеты, тоже в основном ночью. На тренировочной базе МЧС, в городке на холме, все время стреляют на стрельбище, и там закрывают проход для местных через поля и лес к магазину и автобусным остановкам. Теперь с дачи можно уехать или на машине, или очень кружным путем до соседней деревне.

Стоматологические приключения продолжаются: мне лечат последний зуб и ставят первую в моей жизни коронку. Я забираю домой слепок челюсти, потому что она смешно клацает и выглядит очень маленькой.

Ужасно скучаю по Насте. Мы видимся раз в неделю, но это ощущается как острая недостаточность. У нее много всего происходит, все тяжело и больно, и мы сильно отдаляемся друг от друга. В одну из встреч сидим в секретной шавермушной на чистых прудах, говорим о наших отношениях и решаем, что они слишком ценны для нас, чтобы их проебать. Договариваемся о новых правилах. Обнимаемся. Плачем.

Расследование набирает обороты. Мне приходят странные юридические претензии от моего абьюзера, звонят непонятные люди с угрозами. Сначала я чувствую страх и тревогу, но, чем дольше все это продолжается, тем яснее мне становится, что никакой власти у этого человека надо мной больше нет и никогда не будет. Я начинаю, говоря о себе и своем опыте, употреблять слово survivior, а не victim.

Моя жизнь обретает расписание. По вторникам у меня уроки рисования (я учусь рисовать котов со смешными лицами, очень похожих на Января), по средам - новый психотерапевт, по четвергам я езжу в Москву, по субботам праздную шаббаты. По вечерам стараюсь общатсья с родителями, после завтрака читаю книги из папиной огромной библиотеке, сидя в кресле у окна на втором этаже. Рутинность и повторяемость дает ощущение контроля и безопасности - а еще цементирует воспоминания, как если бы я каждую минуту снимала свою жизнь на видео. Я знаю, что пройдут десятилетия, но я все равно буду очень четко помнить это лето.


4. Июнь

В начале июня мы заключаем сделку по квартире, и через пару дней я переезжаю со всеми коробками и котом на дачу. Моя комната на втором этаже, и половину ее занимают книжные полки, а во вторую встает мебель из моего дома: долгожданный любимый диван, старенький комодик и рабочий стол, который дарила Настя. Один из своих шкафов я продаю, а второй, поменьше и пораздолбаннее, становится на даче основной моей гардеробной. Сначала мне сложно и неуютно, все кажется чужим и жить снова с родителями тяжеловато. Но к осени я уже чувствую себя здесь максимально кофмортно, как будто всегда тут жила. К тому же, когда идет дождь, по крыше стучит так, словно камнями бросаются. Я очень люблю дожди.

Кот осваивается быстро. Первую неделю страдает, если я пропадаю из виду, а потом начинает носиться вверх и вниз по лестнице, приучает папу чесать ему жопку и давать корм, вьет веревки из мамы, чирикает на птиц с каждого подоконника. Я некоторое время выгуливаю его на шлейке по улице, но быстро перестаю, потому что вокруг очень много больных котов. Дома ему отлично.

Мой огород, который я засеяла в марте на домашних подоконниках, приезжает со мной. Родители выделяют грядку под мои карликовые посадки, и там разрастается помидорный монстр. Месяц довольно холодный, постоянно дожди, и все мои "балконные культуры" растут как бешеные. На последней неделе сад внезапно зацветает всеми красками, от ранних роз до позднего жасмина, а дожди прекращаются - и я часами читаю в беседке или вишу в гамаке под яблоней, слушая подкасты. Мы с папой чиним виниловый проигрыватель на втором этаже, и я ставлю на нем пластинки с классической музыкой.

Я решаю разобраться с медицинскими проблемами и записываюсь к стоматологу. План лечения внушительный, но подъемный - примерно раз в неделю я езжу что-то чистить, пломбировать, выдирать или наращивать. Клиника отличная, врачи супердружелюбные и аккуратные, и очень внимательно относятся к моим пожеланиям - этот опыт оказывается настолько не похож на все мои предыдущие опыты стоматологии, что я постепенно успокаиваюсь и доверяю. Еще врачи в этой клинике очень красивые, и у меня есть подозрение, что их так специально подбирают. Перед клиникой цветут странные цветы, я насушиваю их, чтобы запаять в стеклянные рамочки. Завожу ритуалы, которые помогают мне заставить себя прийти на очередной прием - цветы, тортик перед процедурами, посидеть с кофе у странного камня-памятника в сквере на полпути. Слушаю много музыки.

К концу месяца приходит жара. Папа ставит в саду, между пионами и гортензиями, надувной бассейн и наполняет его чистейшей голубой водой. Я не могу плавать, потому что у меня во рту дырки от зубов, но прихожу посмотреть, как плещутся в бассейне родители. Мама выгляит очень счастливой. Папа курит, не вылезая из воды, и жмурится от удовольствия. За их спинами зреет клубника.

В один из дождливых жарких дней приезжаю в студию Либо-Либо и записываю интервью. Выхожу оттуда через шесть часов, меня потряхивает от стресса, но пахнет дождем и свежестью. И, кажется, справедливостью. Я еще не знаю, как сильно этот подкаст поменяет мою жизнь, и в череде судьбоносных событий этого года все кажется смутным и нечетким, но я помню чувство успокаивающейся внутри бури. Это приятное чувство.


3. Май

Иммиграционное агентство присылает счет за свои услуги, и это больше, чем мои накопления. Я звоню риэлторке и начинаю продавать квартиру. Она продается с первого же просмотра, но нервов мне в процессе треплют безумное количество - если бы не риэлторка, было бы совсем невозможно. Теперь в моем любимом и ценном доме будет жить самый неприятный из моих соседей - тот самый, который писал на меня доносы за "нетрадиционные ценности" и за "протестные настроения", и к которому я вызывала ментов, когда он бил жену в карантин. Выясняется, что он еще и с Донбасса, и пытается подсунуть мне довольно внушительное количество фальшивых денег. Часть все-таки просунет, и я потеряю неприятную часть суммы.

В день, когда мы договариваемся о продаже, мне звонит Настя Красильникова и говорит, что подкасту, о котором мы говорили больше полугода назад, быть. Она начинает расследование абьюза на летней школе, и зовет меня на интервью. Я и несколько моих подруг, пострадавших от одного и того же мужика, собираем огромную базу данных наших "коллег" и все лето помогаем делать журналистское расследование. Это сложно, местами выматывает, но почему-то воспринимается намного легче, чем та реальность, в которой приходится жить в России в две тысячи двадцать втором.

Я все еще работаю и езжу на съемки, но теперь еще и мотаюсь по всему городу, собирая документы для эмиграции. Стараюсь как можно больше ходить по району пешком, смотрю на прозрачную зелень, опушающую деревья, трогаю травы и коры, хожу любимыми дорожками, много фотографирую на пленку. Стараюсь запомнить все, до последней мелочи - я больше не вернусь сюда, это больше не мой дом, не мой мир. Но я была здесь счастлива. И я хочу, чтобы это место осталось в моем сердце.

Покупаю билет на спектакль Егора Дружинина и приезжаю в Строгино его посмотреть. Оглушительная весна, мокрый от гроз асфальт засыпан белыми лепестками цветущих вишен, пахнет зеленью и землей, и все вокруг такое пронзительно-живое и ненастоящее, как будто смотришь мир по телевизору 4к. Спектакль отличный и сильный, но очень короткий, поэтому сразу после я решаю пройтись по тем самым местам, где шесть лет мне было очень плохо и очень ярко. Стою под окнами квартиры, где я жила. Набираю по памяти код подъезда. Все здесь как будто замерло во времени - и, после нескольких минут в тишине, я выхожу обратно, вдыхаю весну и ухожу.

Со второй недели мая начинаю раздавать вещи и паковать коробки. Настя съезжает - теперь она живет в квартире нашей общей подруги К., срочно уехавшей с семьей в Армению, и следит за двумя оставленными кошками. Старается приезжать помогать паковаться, что-то продает за меня на авито, где-то с кем-то договаривается, нанимает грузчиков. Ко мне приезжают разные люди и забирают по частям мою жизнь. Растения, которые я в марте забрала у Д., находят новый дом - снова в центре и с высокими потолками, но теперь в другом месте. Все как будто замыкается в круг, и я снова иду по тому же маршруту, но на другом этаже.

По ночам я смотрю ужастики, потому что бояться ненастоящего приятнее, чем думать про реальность. Новости стараюсь читать только два раза в день.


В середине месяца мне исполняется тридцать пять. Я дарю себе завивку волос и право подумать о том, как я смогу сбежать из своей страны так, чтобы никогда сюда не вернуться. Вечерами мы говорим об этом с Настей; она приходит невероятно уставшая с работы, я кормлю ее ужином и мы говорим, говорим, говорим. По вторникам смотрим Шульман. По субботам играем в пиратов. По ночам Настя говорит во сне, и я завожу канальчик в телеграме, куда записываю ее разговоры - кажется, что это помогает нам обеим держать голову над водой. Еще мы много обнимаемся: когда все остальное рушится, физический контакт становится практически единственным способом дать друг другу почувствовать, что мы все еще есть, что мы здесь, что мы вместе.

2. Апрель

В апреле поток уезжающих усиливается. Многие подают документы на репатриацию или находят работу, кого-то релоцируют вместе с компанией. Огромное количество моих друзей и знакомых женится, потому что давно хотели, и когда, если не сейчас. Я снимаю еще свадьбы, в том числе для своей фотографической ученицы М. - эта съемка станет одной из самых важных для меня в этом году. В день, когда мы с М. и ее мужем Г. рвем бумажные фоны, а Настя помогает их держать, я покупаю красный советский винтажный абажур на кухню. Я мечтала о таком лет семь, он идеальный и идеально подходит к моему дому и к моей жизни. В тот же день я подписываю документы с иммиграционным агентством, которое будет помогать мне переехать в другую страну.

Помимо свадеб, я снимаю какое-то безумное количество концертов. Одни из них благотворительные, там собирают деньги для беженцев. Другие проходят "вопреки", там москвичи просто пытаются подышать. За вторые мне некоторое время стыдно, но уже после второго я понимаю, что это тоже важно, что это не пир во время чумы, а средство для выживания. Я иду после одного из таких концертов по холодной полупустой улице на курской мимо закрытых магазинов и макдональдсов, и остро чувствую страх быть здесь. Раньше я боялась быть ночью на улице из-за мужчин, теперь - из-за полиции. Ощущение, что нигде не безопасно, нарастает.

Сводки с фронта стараюсь читать не больше шести раз в день.

Протесты затухают. Их то разгоняют жестоко, то не разгоняют вообще - но потом приходят точечно домой. Принимают несколько законов, по которым сажают за слова, за пустые листы бумаги, за выражение лица. Сначала это шокирует и пугает, потом просто новая информация встраивается в реальность. Я понимаю, что не имею права говорить вслух то, что думаю, потому что теперь от меня зависит не только моя жизнь и свобода, но и кота, и Насти, и моих родителей, и ее мамы. Это огромная тяжесть, и огромный стыд, и огромная боль, но это единственный путь, который я вижу.

По вторникам мы с Настей все еще обнимаемся и смотрим Шульман под вино. Во все остальные дни я показываю ей "You" и "Рассказ Служанки". Тоже под вино, потому что без вина как-то не получается.


1. Март

В начале месяца идет снег с дождем. Улицы мокрые и скользкие, темные, стылые. Ветер дует почти непрерывно, я постоянно мерзну; все время живу в холодной пустоте внутри и снаружи. В ужасе. Этот колкий постоянный холод называется словом "ужас". Он гасит все остальные эмоции - возмущение, ярость, надежду. Несколько раз пытаюсь протестовать, и это страшно - идут массовые задержания. Мне выписывают штрафы, причем я даже не успеваю добраться до самих митингов - забирают уже на подступах, один раз даже в моем окраинном районе. Выписывают штрафы за цветы желтого и синего цвета. Ощущение безысходности растет, беспомощность и ужас заполняют собой все пространство и время.

Где-то в начале марта я сижу на кухне у Д., пью чай с манго и специями, смотрю в окно на темную улицу. Я приехала сюда, чтобы забрать комнатные растения, потому что Д. тоже уезжает в Армению. В этой точке я не могу себе такого даже представить, все кажется ненастоящим и нарисованным. У Д. много растений, и они огромные - она живет в старой квартире с высоченными потолками и широкими подоконниками; когда я привезла цветы домой, они образовали джунгли на треть моей единственной комнаты. Пока мы пьем чай и болтаем, муж Д. пытается пересечь границу - его самолет разворачивают, потом разворачивают еще раз. Д. на взводе; мы с Настей отвлекаем ее, как можем. Рассказываем про bullet journal, перебираем фенечки в коробочке. Несколько я забираю с собой и ношу все лето. Еще я забираю коробку вязальных ниток, много цветных скотчей, серебристых карандашей и бумажных гирлянд. Как будто увожу в свой мир кусочек мира самой Д., чтобы хранить его и беречь сколько смогу.

Мои друзья бегут. Через две недели после начала войны Москва кажется мне пустой, потому что в ней не осталось почти никого, кого бы я знала. Я забираю домой их растения и вещи, развешиваю их по стенам, раскладываю по полкам. Мой мир выглядит уютным, светлым и чистым - но ощущается как разбитое зеркало. Восьмого марта компания, в которой я работаю с января, закрывает мой проект. Десятого я сдаю последний кусок текста, двадцатого мне переводят последнюю зарплату. Моя работа мечты заканчивается через три месяца после того, как я ее нашла.

Я продолжаю фотографировать - в студии и вне ее, но все мои фотографии резко становятся другими. Я как будто вижу их в своей голове уже не как истории про моих героев, а как какие-то исторические документы эпохи. Все это выглядит для меня страшным и холодным. Мне становится очень сложно работать, и я сворачиваю все личные проекты. Снимаю несколько свадеб, которые, кажется, запомню теперь на всю жизнь. Одна из них поражает меня особоенно: мальчик из моей прошлой жизни (мы вместе работали) женится на девочке будто бы из другого мира (финансово-государственного) и они хотят свадебные фотографии в своем районе, и чтобы было видно, как они живут, максимально без прикрас. Этот район в Москве, но выглядит он как гетто. Там почти нет дорог, огромный жилой блок из низкоэтажных разваливающихся зданий, настоящая живая гопота пытается отобрать у меня камеру в полдень у собачьей площадки. Вокруг железные погнутые детские площадки, старые изломанные деревья и древняя башня каменной церкви посреди типовой застройки. Бабушка кормит бездомных кошек, бросая им с балкона второго этажа кусочки сосисок. В подъезде невыносимо пахнет мочой и слышно, как кто-то наверху учится играть на скрипке. На полпути от дома моих героев до метро - гаражи, в которых торгуют наркотиками, потом блестящий новенький жилой комплекс от ПИК, потом продуктовый рынок, накрытый зеленой сеткой. Я прихожу домой после этой съемки и час стою в горячем душе, рыдая.

Сводки с фронта и политическая аналитика заполняют мой эфир. Я не могу оторваться, не могу перестать, не могу думать ни о чем другом. Мой друг О. оказывается заперт в городе, который захватили одним из первых, и мы переписываемся каждый день. У него есть жена и маленькая дочь, названная в честь героини нашей с О. любимой книги.


* * *

Я начала писать этот текст в феврале, когда вся моя жизнь взорвалась и рассыпалась, и хотела публиковать его кусочками, но в итоге не смогла - сначала было ощущение опасности, потом ощущение неуместности, потом еще какие-то отмазки. В итоге вот он родился, длинный и поверхностный, но очень важный для меня калейдоскоп воспоминаний за год. Кажется, не будет более уместного времени, чем вечер тридцать первого декабря, чтобы опубликовать его здесь.


* * *

Простите-извините те, кто пришёл сюда из инстаграма. После сторис с котиком и фоток с голыми людьми мой местный канал, конечно, с размаху бьёт поддых на контрасте.

Давайте так: тут я продолжу свои терапевтические новеллизации, но расскажу, что у меня есть ещё.

https://t.me/thatswhyilikeit - это канальчик моей закрытой передачи про масс-культуру. Я буду в него ещё писать и выкладывать выпуски подкаста, когда меня подотпустит, а пока можно почитать архив, там немало всякого. И картинки есть.

https://t.me/shesaysstrangethings - канальчик, который я веду вместе с Настей. Она спит, я записываю то, что она говорит во сне, оформляю и дополняю контекстом. В последнее время там грустновато, но обычно весело и довольно злобно-искрометно.

Можно остаться и тут, конечно (я буду вам очень рада!). Скоро включится механизм привыкания к стрессу и записи станут посветлее, наверное. Комментариев я не прикручивала и не хочу, но вы всегда можете со мной связаться лично, тапнув на @keleene

🤍
Сил вам.


Я перешла на бумажные дневники. Сначала писала краткие заметки в ежедневных графах своего буллет джорнала. Потом начала вклеивать бумажки. Вчера, когда поняла, что бумажки теряются и в таком количестве их уже не вклеить в ежедневник, купила отдельную тетрадь. Получается, что вот, я веду свой личный документ эпохи, свой "черный дневник войны". Очень хотела, чтобы у него была розовая обложка, но нашла только темную: на ней Гензель и Гретель, взявшись за руки, бегут через сумрачный лес прочь от пряничного домика куда-то во тьму. Из их собственного дома на дорожку падает луч света; голые стволы деревьев устремляются в небо и теряются там в тумане. Окна домика зарешечены.

В магазинчике на Артплее, где я купила эту тетрадь, работает печальный дядя с седой бородой и огромными черными кругами под глазами. Когда я зашла, он читал новости и вздыхал. Посмотрел на меня, улыбнулся сухой улыбкой, не тронувшей ничего выше усов, и сказал "спасибо, что не забываете к нам заходить". Я попрощалась словами "хорошего вечера", вышла на улицу, вдохнула морозный ветер - и выругалась. Какой нахуй хороший вечер, Аша. Какой вообще может у кого тут быть хороший вечер, а?

Мимо проехал автозак, шурша колесами.


Почти весь мой круг уехал. Кто-то возвращается (и это меня пугает), кто-то остался (потому что не может уехать, как и я), но большинство уже не здесь. Каждое мое утро начинается с нового сообщения "мы уехали", и это вызывает во мне смесь радости, облегчения, печали и горячей зависти. Я бы тоже очень, очень, очень хотела уехать - просто чтобы не подпрыгивать каждый раз, когда вижу полицию или когда кто-то проходит мимо моей двери, стуча тяжелыми ботинками. Пока я не уезжаю, и собираю вещи и питомцев своих друзей. Пристроила тут пару оставленных птиц, шиншиллу и питона - их нельзя вывезти с собой так же просто, как котов и собак. Забрала домой целые джунгли от улетающей подруги. Собираю книги, нитки для вязания и цветные скотчи для ежедневника. Чувствую себя человеком, которому коробками привозят воспоминания - как будто я библиотекарь чужого прошлого. Есть в этом что-то красивое и поэтическое.

*

Вообще мой мозг устроен так, что я проживаю травмы через новеллизацию. Перерабатываю эмоции в слова, превращаю болезненные события в истории - и начинаю воспринимать это все, как очередную книжку или сериал. Это круто работает для меня, но раздражает многих вокруг - им кажется, что я обесцениваю все, что происходит, или отношусь к этому несерьезно. Ну или просто что я пишу какие-то неуместные вещи, в то время как нужно транслировать ценности и повестку. Но на это у меня совсем нет сил; я не могу превратить новости в новеллу, они туда не упихиваются. Я не могу изменить реальность - только описать ее, и все. Я бессильна что-то изменить, я могу только научиться жить с этим.

Наверное, это позиция жертвы.

Так получилось, что моя личная жизнь началась со знакомства с абьюзером. Когда мне было пятнадцать, я попала в руки мальчика, который вывернул мой мозг и сломал мое тело - и жила с ним почти шесть лет. Он убедил меня в том, что я не могу уйти, что я бессмысленна и недостойна жить; он много чего интересного со мной сделал, и однажды я смогу ему что-то сделать в ответ. Но из этого опыта я вынесла что-то хорошее - я отточила умение терапевтической новеллизации до остроты читагазского ножа. Оно уже не раз спасало меня, и вот - включилось снова. Я снова начала рассказывать себе истории.

Это начинается с малого: я останавливаюсь на улице, поднимаю глаза и вижу высоко над собой половинку луны. Край ровный, ее как будто разрезали; вокруг мечутся тонкие быстрые облака, а еще ниже - зажигаются фонари в школьном дворе. Дует холодный ветер, я натягиваю поглубже капюшон и делаю шаг вперед. Ноги мягко пружинят по спортивной площадке школы. Я иду домой.

Все, что вокруг меня, - предметы, запахи, вкусы, люди, животные, погода и здания, - обзаводится прилагательными. Ветви деревьев становятся тонкими, черными, мокрымии и промершими. Они остро врезаются в небо, обрастая глаголами и причастиями, и качаются над головой, драматично усыпанные запятыми. Я описываю реальность - дотошно, ярко, прилипчиво. Проговариваю слова про себя. Я превращаюсь в героиню собственой книжки, и это лучший способ прожить сложный момент сюжета. Просто надо продраться через пару глав, и снова станет интересно. Снова станет легко. Пока совсем нелегко - но, говорят, так и надо. Это все для раскрытия характера героя.

Если верить Борхесу, в мире есть всего четыре сюжета: о поиске, о возвращении, об осажденном городе и о самоубийстве бога. Интересно, какую рассказываю я?


Вчера я слышала, как ссорились мои соседи: старшие кричали на младших, что они, мол, марионетки в руках прогнившего запада, и что из-за их митингов всех теперь репрессируют. Мать сказала дочери: "я сама тебя в полицию отведу и заявление напишу, неблагодарная ты тварь", потому что дочь сказала матери "мам, эту войну нужно прекратить, украинцы нам не враги". В моем поъезде в один день случилось два знаменательных события: кто-то нарисовал на почтовом ящике букву Z и кто-то насрал на лестничной клетке. Мне кажется, это очень точно иллюстрирует все, что происходит сегодня вокруг.

Я поднимаю глаза от этого текста и вижу, что авокадо, стоящий на табуретке в белом горшке, выпустил первые листья. За ним, чуть глубже, под фиолетовой лампочкой греются помидорки и баклажаны, орегано и огурцы, брюссельская капуста, зеленый горошек и аспарагус. Я даже яблоньку посадила, потому что не выброшенное вовремя семечко дало корешки. Может быть, она вырастет. Может быть, мир станет лучше. Может быть кончится война.

Мои друзья встречаются в Ереване, Тель-Авиве, Амстердаме, Тбилиси, Лиссабоне и Стамбуле. Пьют вместе чай. Я хотела бы быть с ними, но я в холодной мокрой Москве. За моим окном, в парке, проходит марафон "братское освобождение": люди в спортивных куртках с буквой Z из георгиевской ленточки бегают по дорожкам строем. Я закрываю окно, чтобы не слышать, как они смеются и подбадривают друг друга.

Нас отключают от цивилизации - он независимых СМИ, от социальных сетей, от интернета. От знаний, от дискуссий, от любого проблеска свободы. Да, есть vpn. Да, некоторые границы еще открыты. Да, я могу посадить кота в переноску и купить за все последние деньги билет в один конец. Часть жизни даже уместится в мой чемоданчик для ручной клади. Я думаю эту мысль, верчу ее в голове, рассматриваю со всех сторон. Есть очень много но. С каждым днем эти "но" становятся все больше похожи на "нет". Как я увезу родителей? На что мы будем жить? Куда мы можем бежать?

Я рассылаю резюме везде, куда только могу. Я отбрасываю свои страхи и пишу тем, кому годами боялась писать, потому что я "недостаточно хороша". Я в ужасе от собственной наглости; я в ужасе от бесплодности этих попыток. Мой телефон гудит от чатов про эмиграцию, в которых ни один совет я не могу применить, потому что чего-нибудь не хватает - накоплений, опыта, официального трудоустройства (оно вообще существует?), банковских выписок (кредитные не подходят-то), кошачьих прививок, шенгена, документов о национальности, замужества, имущества, еще каких-нибудь привилегий. Я смотрю, как, один за другим, мою страну покидают все люди, составляющие ее интеллектуальную ценность: профессора университетов, журналисты, писатели и поэты, музыканты и художники.


* * *

Если вкратце: моя жизнь сломалась. Я не буду долго рассказывать, как именно это произошло - но теперь у меня нет работы, нет безопасности, нет никаких положительных перспектив на родине и нет ресурсов на то, чтобы стремительно эвакурироваться в лучшую жизнь. Но я не под бомбами, так что все равно привилегирована.

Осознание всего, что произошло за последние две недели, приходит ко мне какими-то волнами. Сначала работает рациональная часть меня - я читаю новости, делаю выводы, как-то даже успеваю адекватно отреагировать. Построить планы там, закупить какие-то исчезающие штуки, что-то продать, починить, вернуть, попросить, добыть. Потом, через несколько дней, накрывает паника. Потом все стадии по учебнику (хотя в большинстве я не сдвинулась дальше гнева). Общий уровень стресса такой, что звенит все тело; постоянно что-то болит, что-то не гнется, что-то пульсирует, что-то дергается, что-то опухает, что-то щелкает при ходьбе. Плечи, кажется, давно превратились в камень. Глаза то сухие и полные песка, но покраснели от рыданий. Моя любимая массажистка теперь в Израиле, мой психиатр в Армении, терапевтка застряла в Барселоне. Моя кукуха летает где-то за полярным кругом, не иначе.

Но жизнь не остановилась. Я бы даже хотела, чтобы все замерло, как в карантин (о, сладкие были времена!), но вместо этого колесо событий все разгоняется и разгоняется - и мы на полной скорости летим с этой горы в пропасть. Очень сложно замедлиться и подышать, когда тормоза слетели на прошлом повороте.

В это время мое правительство присылает письма через Госуслуги о том, как инстаграм призывает к геноциду, западные страны отчисляют студентов, а русские танки на Украине встречают цветами. Это звучит из каждого утюга; уровень вранья просто запредельный, и это вранье заполняет все пространство, которое видит глаз. И я знаю, что есть люди, которые верят таким письмам, и верят таким словам. Пресс-секретарь президента говорит "мы ни на кого не нападали", министр иностранных дел говорит "не будет никакого дефолта", какие-то депутаты говорят, что в списке иностранных агентов - сплошь враги народе и антирусские националисты. Все они врут. Манипулируют. Газлайтят. Вертят фактами и словами так, чтобы сохранить стабильность собственного положения. И, самое страшное, это работает.

Я вижу, как работают слова, значение которых люди забыли. Всем виной дремучее невежество: люди слышат что-то знакомое, но стесняются посмотреть в словарь - и просто кивают, когда им рассказывают, что это значит. Власть использует слова, которые знакомы с детства поколению постарше, но неплохо уже подзабыты; слова меняют значения на прямо противоположное, искажаясь зеркально. Так, телеграм-канал, выслеживающий несогласных и митингующих, называет их, - называет нас, - "коллаборантами". На "коллаборантов" пишут доносы, рисуют на их дверях баллончиками букву Z, подкарауливают в переулках и избивают. И это ровно то, что делают реальные коллаборанты - люди, присоединяющиеся к репрессивной государственной машине, чтобы не огрести самим. Или вот разговор о национализме: в нем обвиняют украинцев, но вот русские войска отключают украинские каналы в оккупированных городах, запрещают петь украинский гимн и носить цвета украинского флага. Само слово "Украина" можно употреблять только в значении "скоро падет под нашим освободительным натиском", и ни в каком другом - иначе пятнадцать лет за "фейки о российских вооруженных силах". Само слово "фейк" теперь означает "что-то, что отличается от официальной точки зрения руководства".


Я не понимаю, как можно не уметь делать выводов из учебника истории. Это же, блять, базовое умение. Как умение писать буквы, какать в унитаз и кипятить воду на чай. Не обязательно быть Екатериной Шульман, чтобы знать, что тираны падают после "маленьких победоносных войн" - достаточно прочитать два параграфа учебника истории России за девятый класс. Вот ты тиран, ты сидишь на своем золотом унитазе во дворце - и ты развязываешь именно такую войну. Еще и посреди эпидемии, когда твоя страна и так в экономической жопе. Ты тупой?

Ладно, допустим, он не читал учебник (судя по его "научным статьям" - может и не читал). Но он же читал детские книжки!

Как можно всю свою жизнь провести в праздновании парадов победы над фашистами - и самим развязать фашистскую войну? Как можно всерьез чувствовать, что твой народ круче других народов? Как можно хотеть уничтожить других людей? Как можно хотеть войны? Как можно - ведь в детстве мы все читаем про "Тимура и его команду", и сочувствуем партизанам, и ходим с портретом дедов на бессмертный полк. Но потом наша страна нападает на соседнюю страну просто ни с хуя. Я не понимаю.

*

Я не выходила на улицы с белыми шариками и не стояла палаткой под Абаем. Моя первая "мирная прогулка" случилась год назад, когда прилетел Навальный. Да, можно было раньше. Да, нужно было раньше. Но и сейчас - не поздно. Самое время.

Показано 20 последних публикаций.