Тот, который
не поворачивает головы,
если слышит – а он-то слышит, – мой тихий шуршащий шаг,
тот, которого лучше было бы звать на «Вы»,
тот, который не станет в одежде скрывать ножа –
он и сам весь оружие, весь беда, –
он выходит ко мне на танец в огромный холодный зал;
как мы чертим круги, – о, вынеси нас вода,
посмотрите на нас, имеющие глаза.
До утра, до утра свет не гаснет в моём дому,
до утра кто-то бьёт и бьёт во мне в медный гонг.
Тот, на которого взгляда не подниму,
если услышу – а я-то слышу, как ходит, ходит, да всё кругом,
я руками держу затворы – чур меня, чур,
я кружу по комнатам, пальцы скрещиваю во тьме;
он же слышит, слышит, как я для него молчу,
как никто, он умеет молчать в ответ.
Людям кажется – ходим окольными тропами,
ездим по городам;
это танец, – странный, долгий и медленный, круговой.
Тот, которого, может, и не было никогда –
может, я загляделась в небо над головой,
и пошла она кругом? –
тот, у которого каждый жест
для меня открыт, – как всегда, попадает в такт;
раз, и два, и три, и четыре, и пять, и шесть,
и пускай будет так.
Пускай просто будет
так.
