Держи тень перед глазами, она нападает только со спины. К. Юнг
Первые недели войны я провела в онемении. Я что-то делала, кому-то писала, что-то куда-то переводила и доставляла, но почти ничего при этом не чувствовала. Меня накрыло бетонной плитой стыда. Не гражданской ответственности, ощутить которую призывают все продвинутые лекторы, а вот той самой невыносимой липкой хтони, связывающей по рукам и ногам.
Я не голосовала за Путина. Ходила на протесты, пока мне это казалось действенным. Действенным мне это перестало казаться после смерти Новодворской в две тысячи четырнадцатом. В две тысячи пятнадцатом, после убийства Немцова, я из России уехала. Уехала не потому, что провалилась моя миссия борца с режимом — я никогда на себя такую миссию не брала, а потому что для рекламного креативщика работа в условиях авторитаризма — это как плыть баттерфляем в шубе.
Если бы нужно было те годы прожить заново, я бы делала то же самое. Тогда откуда стыд? Я что, нашла тайную методичку по восстановлению легитимной сменяемости власти в нефтяных автократиях — и не применила? Могла предвидеть и предотвратить войну — но не предвидела и не предотвратила? В автозаке недосидела? По почкам недополучила?
У стыда, в отличие от вины, нет вменяемых причин, поэтому нет и адекватных способов преодоления — только неадекватные. Это чувство, что если бы другие увидели тебя таким, какой ты есть, они бы отказались не то, что тебя любить, а вообще с тобой иметь дело. Люди в стыде не делают ничего полезного — они заняты исключительно поиском способов этот стыд заглушить, спрятать или спихнуть на кого-то еще.
Когда вышла статья Красильщика, те, у кого и так было дел достаточно: собирать деньги, вывозить беженцев, помогать близким — бросили все и начали писать осуждающие посты. Для нас та статья пропитана стыдом, она триггерит стыд — и это невыносимое чувство хочется немедленно вернуть отправителю. Все переругались, никому легче не стало. Возможно, кто-то прочитает о том стыде, почувствует новый стыд — и мне тоже прилетит. Так оно обычно и работает.
Когда этот стыд замечаешь — его невозможно развидеть, он везде. Он тянет к тебе щупальца из каждого поста про “самую отвратительную позицию” и “да сколько можно ныть, идите делайте”. Из каждой ветки комментариев с выяснением, кто больший мудак — тот, кто на Яндекс работал, или тот, кто ворованные деньги за легитимные инвестиции принимал. Я заслуживаю существовать, а ты нет. Я имею право на горе и отчаяние, а ты нет. Я прав, ты нет, заткнись.
В основе имперских амбиций тоже лежит стыд — стыд оказаться обычным гражданином обычного государства. Мы в этом не одиноки, Британия едет на том же ядовитом топливе, и все ее самые мрачные страницы истории оттуда же.
Стыд рождает уродство. Стыдно быть низкого роста — и вот ты влезаешь в нелепые ботинки на каблуках. Стыдно быть старым — и вот ты накачиваешь лицо филлерами, пока не лопнет. Стыдно не выглядеть богатым — и вот ты покупаешь пуховик ценой в тысячу пенсий. Коррупционером быть тоже стыдно, поэтому всякого, кто тебя так называет, надо заставить умолкнуть любой ценой. И лечения никакого нет — кроме как признать, что именно это происходит именно с тобой. Но тут сердце нужно, а его стыд сжирает первым делом.
Чем больше я читала, смотрела и говорила о войне— тем больше мне хотелось съежиться и исчезнуть. Пользы я с каждым днем приносила все меньше. Сначала я думала, что это выгорание, но выгорание выглядит и ощущается по-другому — все кажется бессмысленным и хочется, чтобы оставили в покое. В этот раз мне все вокруг казалось осмысленным — кроме меня самой.
Когда я увидела, что со мной происходит, я остановилась и на несколько дней перестала вообще что-то говорить и делать. Потому что все сказанное и сделанное в состоянии стыда выходит кривым: главной целью всегда будет заглушить, спрятать или переложить стыд, а не сделать что-то полезное.