Вообще, Траклю никогда хорошо не жилось. Ни трезвым, ни под кайфом.
Возможно, будь в его жизни вспышка пассионарности, например, война или революция, то он заимел бы мотивацию жить.
А пока что у него была только "Осень одинокого":
Плоды и хлеб - осенние приметы,
желтеет летний блеск, тускнеют росы.
Всё — в синеве; покров зелёный, где ты?
Отлёты птиц, как песнь, грустноголосы.
Вино отжато. Тихие ответы
скопляет тишь на тёмные вопросы.
Кресты на свежих холмиках застыли;
и порыжелость леса стадо съела.
Пруды скитанье тучек отразили;
покой и важность в жестах земледела.
А над соломой крыш расплавил крылья
ветр голубой; земля перечернела.
Гнездятся звёзды на бровях грезера;
в коморке холодно и сиротливо.
Исходит, угасая, ангел скоро
из глаз влюблённых: их страданья живы.
Шуршит камыш. О, жуткость! - у забора
роса, чернея, каплет с голой ивы.
(если ничего не путаю, последний его стих до войны)
Возможно, будь в его жизни вспышка пассионарности, например, война или революция, то он заимел бы мотивацию жить.
А пока что у него была только "Осень одинокого":
Плоды и хлеб - осенние приметы,
желтеет летний блеск, тускнеют росы.
Всё — в синеве; покров зелёный, где ты?
Отлёты птиц, как песнь, грустноголосы.
Вино отжато. Тихие ответы
скопляет тишь на тёмные вопросы.
Кресты на свежих холмиках застыли;
и порыжелость леса стадо съела.
Пруды скитанье тучек отразили;
покой и важность в жестах земледела.
А над соломой крыш расплавил крылья
ветр голубой; земля перечернела.
Гнездятся звёзды на бровях грезера;
в коморке холодно и сиротливо.
Исходит, угасая, ангел скоро
из глаз влюблённых: их страданья живы.
Шуршит камыш. О, жуткость! - у забора
роса, чернея, каплет с голой ивы.
(если ничего не путаю, последний его стих до войны)