иииии дилюк|розария, намёк на односторонние чувства, но больше бротп, модерн-аушка, как всегда драббл
держите полным текстом
– Пиздец, – только и говорит Розария, показываясь на пороге ванной. Она протягивает руки, и Дилюку приходится прищуриться, чтобы понять, что она показывает. На её пальцах ошмётки – иначе их и назвать-то сложно – волос. Дилюк моргает, как будто ему могло показаться, но ошмётки волос никуда не исчезают.
– Бля, они что, на волокна распадаются? – спросил он. Розария ответила глухим рыком и снова скрылась в дверях ванной.
Работать они вместе не работали, учились в разных универах на никак не соприкасающихся специальностях (точнее, Дилюк, хороший мальчик, учился на факультете менеджмента потому, что так хотел его отец; Розария свой универ давным-давно бросила, играла в рок-группе и перебивалась странными подработками: идеальная компания для целеустремлённого молодого человека из хорошей семьи); просто на одной пьянке знакомых знакомых знакомых ей из шланга в глотку влили два литра водки, и Дилюк понял, что влюбился.
Но беда не приходит одна, при более близком знакомстве выяснилось, что Розария стопроцентная лесбиянка. На этом можно было бы заканчивать, но Дилюк же не ищет лёгких путей. И хотел бы он знать, что в нём было таким особенным, но с той пьянки они не расставались примерно никогда.
О том, что Розария ему нравилась, она знала, и обожала над этим подтрунивать. Дилюк попытался на неё обидеться, но внезапно понял, что не может.
– Ты как друг-гей, – закидывала она на него ноги и смеялась.
– А ты как подруга-лесбиянка, – парировал он мрачно, скидывая её и вставая, чтобы пересесть. – Есть одно уточнение: я не гей.
– Да кого это ебёт, – она закидывает голову и смеётся, и Дилюк смотрит, как трясётся смех в её горле, и думает: да, действительно, кого это вообще может ебать.
И вот он смотрит, как её волосы на кончиках распадаются на волокна, как Розария щупает голову, пытаясь понять, облысела она окончательно или пока не совсем, и думает: вот это, конечно, заебись.
– Ты мне скажи лучше, зачем ты осветлиться решила, – спрашивает на всякий случай. Розария вскидывает на него негодующий взгляд.
– Хотела в розовый волосы ебануть.
– Ты же не любишь розовый, – Дилюк смотрит на неё, и Розария отворачивается. – А.
Розария так отворачивается только тогда, когда ей неловко. Тогда, когда она хочет что-то скрыть.
Не то чтобы у неё получалось.
– Он нравится той, которая нравится тебе, – подытоживает Дилюк.
– Угу, – Розария снова проводит пальцами по волосам. – Нежно-розовый. Пыльно. Пепельно.
– Не обижайся, – начинает Дилюк. – Я не колорист и могу ошибаться, но на твои волосы вряд ли ляжет светлый розовый. Только ядрёный. Кислотный. Такой, чтоб аж глаза выедало.
– На правду не обижаются, – она садится рядом. Волосы у неё мокрые, короткие, светлые, и бледное лицо как-то страшно теряется на их фоне. Серокожая Розария кажется почти прозрачной.
Дилюка внезапно отпускает.
– Не дай бог я когда-нибудь влюблюсь настолько, что захочу перекраситься, – говорит он, толкая её в плечо. – Не дай ёбаный бог.
Розария смеётся.
