. . . Хёна была рядом, чуть поодаль — я узнал ее издалека, даже в тумане мира грёз. Её силуэт размывался, как бы одернутый голубоватой дымкой, а улыбка светила ярче всяких звезд, даже тех, что я наблюдал живьем; улыбались не мне. Правда, не успелось даже окликнуть её — на мое плечо с внеземной теплотой, какую обычно не источают человеческие руки, опустилась широкая ладонь. То ли к счастью, то ли к сожалению, — а я точно помню, что в этот же момент испытал странную палитру чувств, — не пришлось долго думать, чьей она оказалась, и первой моей мыслью было медленно, нерасторопно обернуться да оборвать контакт с неприятелем, пока вены не вскипели непривычной злостью, но, увы, не всяк способен брать контроль над галактиками сна, и я, оторопев, смолчал. Будто это был природнившийся мне жест, а не наглое, излишнее дозволение. Будто мы были, наверное, приятелями. Будто я позволил этому длиться. Он обронил что-то из-за моей спины — я того не расслышал, рассыпавшись кашлем, вполне реальным, вполне контрастирующим с кристальной тишиной гавани. Горячим, влажным, звонким и удушающим, как лоза, словно это и в самом деле была она, а не дрянные соцветия.

И он протянул мне платок. Протянул, продлив касание до плеча полуобъятием, и слегка склонился, как бы держа зрительный контакт. Мне почудилось, будто в его зрачках коррелировало беспокойство и ирония одновременно, в своей импровизированной битве все не решая уступить, и я принял хлопковый отрезок из чужих рук. Сконцентрированный на металлическом привкусе и сухом запахе растений, я не заметил, как фигурка моей спасительницы принялась отдаляться, видимо, рассудив, что происходит нечто недостойное ее глаз, и все мое тело вот-вот дернулось, собираясь позвать её, догнать, попросить о том, что томило мою душу, но широкая рука снова встала поперек — мол, стой, попридержи, не то захлебнешься.

Между нами возникло странное единение вкупе с напряжением. Я не понимал, что застилает мои глаза — выступившие от перенапряжения слёзы, или туман, вдруг ставший едким почти в ту же секунду, как Хёна полноценно пропала из виду, или чужие пальцы. Стало холодно и захотелось проснуться... но едва ли я понимал, что сплю, и секунды морока продлились. Окружение наполнилось чуждым гулом: голоса, скрипы, шепот, смех, жужжание, рокот — все, что я слышал на протяжении жизни, слилось в единую симфонию, среди которой отчетливо прорезались единичные фразы. Фразы, оброненные им. Этим грубым, ненатренированным, низким до тремора голосом; он не говорил, он стучал и отстегивал, пока не убедился в том, что сквозь прочее фокуса ни на чем более я не имею. Меня бросило в жар. Вокруг душно...