«Через Городской парк по диагонали я пошел обратно к большой улице, которая когда-то была “Арена”, а потом стала “Дожа Дьёрдь”, в честь вождя крестьянского восстания в начале XVI века. Сильно расширенная часть ее называлась площадью Сталина в те времена, когда там возвышался над каменной трибуной для приема парадов и демонстраций огромный бронзовый идол. В день восстания на шею его набросили стальной трос, молодой электросварщик подрезал ему поджилки, и, с трудом опрокинутый мощным тягачом, он упал, наконец, и уткнулся носом в положенные перед ним на мостовую ручные часы. На пьедестале остались только ноги, как в сонете Шелли “Озимандия”. Позже гигант долго лежал на одном из перекрестков города, и люди отбивали от него кусочки на память. Отбил и я.
Боюсь, что мой рассказ о часах задел чувства некоторых из съемочной группы, состоявшей из трех симпатичных молодых людей — заведующего продукцией и видео- и звукооператоров, двух важных дам — редактора и режиссера и знакомого мне по Петербургу сценариста. “Почему часы?” Я объяснил, что войска забирали у населения (в венгерском языке появился даже глагол “zabrálni”) в первую очередь часы и носили по доброй дюжине на каждой руке, до самого плеча. Красноармейцев так и дразнили: “Уры, уры, давай, давай”. Редактор с режиссером переглянулись, очевидно, это было то, что называется “русофобия”, хотя я слышал сопоставимый до известной степени рассказ от знакомого врача, венгерского еврея, которого освободили из немецкого концлагеря англичане. Он попросил британского офицера — “А что такое для венгерского еврея британский офицер? Это посланник небесных сил на земле!” — сообщить брату, жившему в Лондоне, что цел и невредим. Офицер заколебался. Тогда врач — “в возмещение расходов” — предложил освободителю свои ручные часы, простые, стальные, которых даже немцы не отняли. Офицер взял. Уже в 1956 году один советский танкист всё показывал мне свои часы, вот какие, наши, советские. Я не понимал, что мне до его часов, а потом догадался: это он намекал, что времена другие, ему чужого не надо, сами с усами.
Действительно, грабежей, насколько я знаю, в 1956 году не было, как не было и типичных для 1945 года изнасилований, которые, кстати, не имели тогда характера мести, поскольку насиловали женщин также и в концлагерях и гетто, причем страшно обижались на сопротивление: мы вас освобождали, такие-сякие, а вы не даете. Этого мне, очевидно, тоже не надо было упоминать, и я услышал такую рацею: “Насиловать сгоряча в бою лучше, чем холодно покупать женщин за сигареты, как американцы”. Сказал это заядлый курильщик. Я возразил по сути дела, не входя в военно-юридическую сторону вопроса: “Во-первых, в пылу боя не насилуют, солдатам не до того, во-вторых, о том, что хуже, а что лучше, нужно спросить у женщин, а в-третьих, не надо курить”».
Омри Ронен, «Будапешт»
Текст доступен целиком в «Журнальном зале»:
https://magazines.gorky.media/zvezda/2006/11/budapesht.html
