roguelike theory

Перечитывая "Тлён, Укбар, Orbis tertius", борхесовскую историю о том, как гармоничный придуманный мир стал заменять реальный, наткнулся на противопоставление – "Контакты с Тленом и привычка к нему разложили наш мир. Очарованное стройностью, человечество все больше забывает, что это стройность замысла шахматистов, а не ангелов." Поиски шахматного порядка плодят цепи воображаемых причин и замыслов, заменяющие собой мир, но ангельский порядок все же не будет так легко потерян, и выдающие его бессмысленные совпадения продолжат вершить наши непонятные судьбы.

Это напомнило мне про беньяминовское противопоставление божественного и мифического насилия (тем более, его Gewalt может понять и как "упорядочивающую силу") – вооруженное мифом мифическое, законное насилие постоянно находит для себя причины и оправдания, а потому никогда не может закончиться, и воссоздает себя заново и заново в виде правосудия или мести. Божественное же насилие бессмысленно и моментально, у него нет причин задерживаться, продолжаться или вызывать реакцию, и нет смысла его понимать или мстить, как нет смысла кричать на грозу или бить хлыстом море. Отказ искать причины для своего или чужого насилия это отказ давать им повод существовать, отказ превращать неудачу в закон и незадачу в проблему.

"Шиздукция" – это слово из известного интервью Рея Брассье о нойз-музыке, больше я его нигде никогда не видел и наверняка неправильно понял. Но для меня оно выразило эту довольно драматичную, но привычную сейчас ситуацию – когда следствия явно и полностью определены причинами, но при этом сама эта связь не поддается пониманию. Алгоритмы хеширования и генераторы случайных чисел; звуки, которые получаются, если теребить ручки модулярных синтезаторов; вообще наши маленькие действия и их глобальные последствия связаны шиздуктивно. Машинное обучение, когда оно научается делать точные, но непонятные нам выводы – материальное воплощение шиздукции. Я писал вчера об активном сопротивлении совпадениям – шиздукция зачастую создается искусственно, за счет прямого уничтожения всего понятного и совпадающего: скажем, если взять текст, выкинуть из него все слишком ясные намеки, предупредить или извратить все очевидные ассоциации – вот Джойсовское шиздуктивное сопротивление интерпретациям. Политически, активное создание шиздукции – важная часть современной идеологии: если реагировать на любые действия максимально непредсказуемо, можно загнать кого угодно в очень узкие рамки, создать для него единственную цель: "не обострять". Никсон называл это Madman theory:

> Я называю это «теория безумца», Боб. Я хочу, чтобы северные вьетнамцы поверили, что ситуация такова, что я могу сделать что угодно, чтобы остановить войну. Мы просто скажем им: «ради Бога, вы знаете, что Никсон помешался на противостоянии коммунизму. Мы не можем сдерживать его. Когда он злится, он держит руку на ядерной кнопке» – и сам Хо Ши Мин будет в Париже через два дня, умоляя о мире.

В 18-19 веке вопрос стоял о том, хватит ли знаний, чтобы описывать мир – или же всегда будут внешние факторы, вносящие абсолютную невозможность понимания – а в 20 веке обнаружилось, что даже при наличии всех нужных знаний развитие системы предсказать бывает очень сложно. У этой проблемы были разные названия – например, под словом "хаос" понимали большие эффекты малых изменений; под "принципом неопределенности" – фундаментальные ограничения измерений и т.д. Мне нравится "шиздукция" тем, что переводит эту проблему из "фундаментального свойства реальности" в режим познания – как атеистический ответ модерновым мечтам о предсказуемости мира и возможности консеквенциалистской этики.

Время, сообщает мне мем, который я не буду перепроверять или критиковать, «изобретено для синхронизации европейских поездов». Сейчас оно используется для полуночной синхронизации игроков в Wordle и получения предсказаний от Co-Star. Я читал как-то об индусах, что не знали слова «скука», пока им веку к 19-му не завезли часы: если не знаешь, сколько времени, то ничего и не ждешь — просто переходишь к какого-то следующему занятию. Я думаю об этом, когда по часам лишь три часа до встречи, и нет смысла и начинать мыть посуду, или когда терпеливо жду полуночи, чтобы заново обдумать свои бессмысленные проблемы, потому что ровно в полночь ко-стар изменит свою рекомендацию с «откройся друзьям, они тебя поймут» на «возьми лучше билет на самолет и проваливай».

Wordle даже лучше работает как ритуал. Одна из главных задач ритуала — получить от богов символ одобрения твоих действий. Способность внимательно относиться к ритуалу, умение на чём-то сосредоточиться это хороший показатель настроения и предсказатель удачи; если я не могу сосредоточиться на отгадывании гласных, то и работать у меня не получится. Более того, слова, что мне подсовывает мозг, связаны с моими заботами (я стараюсь начинать с AEONS, иногда ловлю себя вводящим MISER); количества попыток выдают степень натужной извращенности (чем более «нормальные» слова я вписываю, тем быстрее я угадываю, но кому нужны нормальные слова?) и окольность путей, которыми я прихожу к цели, которую разделяю со всеми остальными. Wordle телеологически связывает меня со всем миром, но дает мне свободу в выборе собственного способа найти эту связь, показывает то настроение, с которым я решаю вымышленные полуночные общечеловеческие проблемы.

Сегодня Wordle загадал всем FETUS, но потом газета нью йорк таймс, которая купила этот общемировой гороскоп, объявила, что извиняется за это совпадение и меняет всем слово. Дело в том, что на днях в штатах верховный суд разрешил запрещать аборты; конечно, совпадение абсолютно случайно, но реакция на него — вовсе нет. В итоге получается негативная работа гиперверия: совпадения случайны, но работа, приложенная к тому, чтобы их скрыть совершенно реальна. Вместо усилий фокусников для создания иллюзии магии — усилия идут на то, чтобы создать иллюзии, что совпадений не бывает. Магия, может, и не причинит вреда власти сама, но нервная реакция власти на магию всегда выдает ее уязвимость. Эффект, конечно, обратный: если случайное слово могло быть «всего лишь совпадением», то попытки это совпадение замять под ковёр выдают их тревогу, обнажают магические поломки мировой анти-магической машины.

В этом смысле благотворительность принадлежит к тому же режиму, что и, например, соцсети, тоже задуманные для мгновенной и непосредственной реакции – “я не стал думать, я сразу зашерил”. Вообще некая “непосредственная” связь между информацией и решениями, без глобального концепта посередине, это привычная схема современного мира; в технологии ей соответствует машинное обучение. И если признать, что благотворительность – это соответствующий этому миру экономический режим, его базис, то трудно не начать видеть её во всём – в том числе во всех этих патреонах, гранта, процентах с перепродаж NFT, вообще современном подходе к культуре (где тебе либо платят фанаты в виде частной благотворительности, либо государство, для которого эти деньги, в идеале – дотации маргинализированным группам). Культура отмены, та культура, в которой быть жертвой – максимально выгодная позиция, это признак общества, фундаментально построенного на благотворительности. Отказываясь от какого-то глобального образа или теории, которые мы могли бы противопоставить благотворительным импульсам, мы превращаем этот мир в огромный хоспис, и не можем придумать другой жизни, чем такой, что спонсировали бы так или иначе богатые мира сего. И вот сейчас становится видно, что в этот хоспис берут не всех; и медиа-борьба за койку в нём, принципам которой мы выучились в реалити-шоу и отменяя людей в инстаграме, добирается до каждого из нас.

Благотворительность всегда была сложной для меня темой, я пытался найти подход к ее критике, который был бы не попыткой ее тотального отрицания, а чем-то, что может критически понимать ее как она есть. Потому что всегда было ясно, а уж тем более – в последнее время, что от благотворительности мы никуда уже не убежим и она будет продолжать смазывать пыточное колесо истории. В этом смысле привычная критика благотворительности (экзистенциалистская, биополитическая или левацкая), которая пытается ее критиковать целиком и при этом не понимает, как перестать ею заниматься, не дает никакой возможности действительно о ней рассуждать в те моменты, когда ты обнаруживаешь себя ею занимающимся с одной из ее многих сторон. Мы оказываемся заперты в рассуждениях в духе “нууу с моей теоретической точки зрения это ерунда, но на практике я не могу не помочь больной собачке” (или даже “нууу … но на практике мне нужно жрать так что вот мой номер карты”), этом знакомом выражении слабости собственной мысли даже над нашими собственными действиями.

В попытках найти другой подход я думаю о том, что такое рынок вообще. Благотворительность не соответствует привычному пониманию рынка, это не продукт, к которому применяются понятия вроде полезности и ценообразование на их основе (как бы не старались это всё притянуть рационалисты): никто не думает “если жизнь ребеночка 500 рублей, то спасу, а за 700 не буду” – дают не сколько кажется адекватным, а сколько “могут” (что делает благотворительность странным образом сродни по ценообразованию к жилью, которое во многих ситуациях будет стоить ровно настолько много, насколько жители города могут в принципе платить). Но если задать себе снова вопрос о смысле рынка, то одна из важных точек зрения заключается в том, что рынок – это режим принятия решений и производства знания, это инструмент для “использования знания в обществе”; механизм, позволяющий интегрировать локальные знания в глобальные. Поэтому можно задать такой вопрос: что это за форма знания и принятия решений, что свойственна благотворительности? Если рынок позволяет найти цену сахару или никелю, или узнать и спрогнозировать цены и риски каких-то событий – то какое знание производит рынок благотворительности?

И тут сразу становится ясно, что благотворительность это действительно режим принятия решений на основе информации, причем особого рода: максимально непосредственных, без какой-либо попытки понять глобальную ситуацию. “Когда я вижу такие кадры, моя рука сразу тянется к донату” – это прямой отказ от попытки теоретически осмыслить тотальность ситуации, и в таком отказе, в том числе, и важный источник удовольствия от благотворительности (“я не стал ни о чём думать! я просто дал! я просто пошёл и помог! это так офигенно!”). В тот момент, когда я доначу, между мной и больным ребёночком нет никакого общего Мира, со всей его сложностью причинно-следственных связей, с вопросами о том, как источник моих денег связан с его ситуацией, с миллионом других больных детишек – есть только я и он и поток моих денег между нами, денег, что наконец делают нас такими счастливыми.

Есть во всех некий неизбежный заряд ненависти к людям, связанный уже как минимум с тем, что с ними приходится сосуществовать, а они так себе. Если притворяться, что его нет, однажды может случиться, что его кто-то направит за нас: отрицая в себе ненависть к людям, мы готовимся срывать ее на тех, кого не считаем людьми, или кто первый начал, или кто "угрожает" и т.д... Как человек, что любит иногда поорать, я знаю то невероятное облегчение, что даёт даже словесное вываливание на кого-то накопленных потоков говна. Именно об этом облегчении я думаю, глядя на абсурдные зверства солдатни. Они выражают не только их тупость и злокозненность их генералов, но и годы обид, насилия и безнадежности, отсутствия будущего и надежды. Никто из делающих те вещи, о которых я стараюсь не читать в новостях, не может представить себе достойную старость и нежные рассказы внукам о важных моментах своей молодости. Они сами создают себе воспоминания и удовольствия, которые никогда не смогут разделить ни с кем, которые им придётся всю жизнь отрицать.

Находить другие формы для ненависти означает признавать реальность нашего социального существования; признавать то, что после проявления ненависти с людьми всё равно придется продолжать жить. Поэтому образ будущего необходим для возможности перенаправлять свою ненависть; при отсутствии будущего человек становится зверем. Но ответственность всё же за нами — не ждать, когда нашей ненависти дадут повод, форму и цель, а активно их находить.

Сарказм, критика, соревновательные или жестокие игры, дизлайки, неприятная правда в лицо, авангардное или извращенное искусство, отрицающие реальность утопии — принадлежат к божественным формам насилия, не разрушающим мир, а, напротив, способным создавать связи. Леонард Коэн любил цитировать какое-то про-еврейское стихотворение: "хрен с ними с вашими взрывами самолетов и убийствами детей – вот наши террористы, Иисус, Фрейд, Маркс, Эйнштейн, вот от них мир до сих пор трещит" (я тоже не очень понял почему Маркс "их"). Мы виноваты не в том, что ненавидим, а в том, что делаем это тайком и в самых жалких формах.

Капитал это тоже материализованная ненависть к людям, но в особой форме, что позволяет продолжать их подчинять и отграничиваться от них, те самые "fuck you money", накопленные притворным уважением; это "идите нахуй", выраженное в формах забора, договора, персонального автомобиля. (Золотая цепь на репере это максимально явный символ его попытки и готовности перевести уличное насилие в другие формы). Все эти вещи, при всех их проблемах, мне кажутся куда достойнее пассивно-агрессивного "вегетарианского" существования, отрицающего зло в себе и предполагающего возможность его не творить вообще.

Человек, отрицающий в принципе, что он ненавидит других, это бомба, которая ждёт, когда ей разрешат где-то взорваться. Он обрушит свою ненависть со всей ее мощью, когда кто-то его слегка обидит, или если кого-то можно будет объявить не человеком. Отказ выражать свою ненависть оборачивается ее накоплением; с тем же успехом можно отказываться спускать унитаз. Не надо стесняться и ждать, когда наши господа дадут повод безнаказанно мстить нашим братьям, в тех формах, что удобнее всего для них. Я вас и так давно ненавижу, вы меня тоже ненавидите, и вся эта ненависть, что мы выражаем, куда больше даёт нашей общей жизни, чем любая идиотская, ложная любовь.

#заЮлю www.freetsvet.net

Картинка-шапка моего паблика всегда была про вагины

Появилась онлайн колонка о русской культурной травме "западом" в газету "Ремесла рабочего класса", которую я написал еще до "карантина", но в общем-то вполне похожая и на мою позицию по поводу русской реакции на американский бунт. А еще недавно Илья Будрайтскис написал что-то, кажется, похожее, но лучше.

(Сейчас перечитываю и там по ней видно, что писалась она в 38-градусной лихорадке... ну, может вы любите длинные мутные фразы. Спасибо СШ за то, что она их подправила тогда слегка)

> Вопрос “Быть теоретиком для внутреннего пользования или для запада?”, забавно обнаруженный как наболевший в недавней дискуссии о том, надо ли публиковаться в зарубежных журналах, обнаруживает в первую очередь темпоральное измерение “актуальности теории”, без веры в возможность которой такой вопрос бессмысленен – а за ней следует превращение Запада из чисто фантастического субъекта во что-то, о чем можно задавать вопросы вроде “какие мыслители там сейчас важные и актуальные” с намеком на то, что поток мысли может либо течь от них к нам, либо, когда мы наконец сможем, от нас к ним. Те случаи, когда необходимость как-то сочетаться с философским Западом совсем уж навязывается самому себе теоретиком, теоретическая работа превращается в построение абстракций над историей и обстоятельствами мысли: справа – под лозунгом геополитики (обещающей столкновения с Реальным, но в итоге навязывая территориям банальные геометрические абстракции, в которых и нам находится важное симметричное местечко), а слева, вместо симметрий, ожидаемые арифметические прогрессии, в которых, замечая любую последовательность из пары шагов, исследователь пытается прыгнуть чуть дальше. Вся такая теория, пытающаяся быть актуальной наравне с “западной”, пытается начать с поиска своего места в абсолютно воображаемом, абстрактно структурированном мире, что особенно хорошо видно в еще одном невозможном выборе – “колониальные мы или колонизированные?” – как будто бы эти западные понятия и этика, из них следующая, действительно должны быть к нам однозначно применимы; институты и издания, пытающиеся поймать модную волну, игнорируют кропотливые исследования применимости этих понятий в пользу поиска позиции - как будто бы это мы одни, политически невежественные русские, никак не определимся с самими собой в мире, в котором каждый якобы отлично и однозначно понимает, белый он или нет и что ему с этим делать.

Понимаю, что странно выглядит, но очень хотелось Тему отрепостить, и его романтическую критику определенного понимания рационализма. Так и "наука" находит способы присвоить, приписать какому-то "методу" вещи, источником которым являются самые удивительные и разные события и моменты вдохновения, и поддержать свой образ холодного наступления на мир разума, а не оргии идиотских, финансируемых армией экспериментов. Но так же и у любого понятия, которое человечество шизофренично и гордо выбило из хаоса непонятного и невразумительного бытия, пытаясь придумать имена своим новые и неясным аффектам или угаданным в мире закономерностям – у каждого такого понятия может найтись измеримый приборами коррелят в "мозгу", появляющийся, как морды на картинке, обработанной DeepDream, на радость всем этим эволюционным/когнитивным психологам.

Американцы воюют сейчас со своими копами (и я от этого, конечно, в восторге! молодцы! нет картинки приятнее моему сердцу, чем горящая тачка ментов), но для всего мира они все сами – копы. Мы все общались с американцами и замечали их невероятную моральную самоуверенность, их постоянный моральный амерсплейнинг; и мы все постоянно натыкались на то, как в каждую страну экспортируется их моральность, как начитавшиеся "нью-йоркера" московские хипстеры поучают нас про буржуазный неолиберальный феминизм или слово "негр".

Это – часть американской милитаристской пропагандистской машины. Невозможно вторгаться рандомно во все страны подряд по "этическим" причинам, если не быть абсолютно уверенным в своем моральном превосходстве. То есть каждый американец, поясняющий за "культурную аппроприацию" на коктейльной вечеринке, это американский пропагандистский солдат, это часть (хотя бы воспитанник) той же самой системы морпехов и копов, что обучает, поддерживает и финансирует диктаторов по всему миру.

Совершенно удивительно, как страна, где типичная ситуация – пристрелить негра на пробежке просто за то, что он бежит, умудрялась выглядеть примером всему миру, самой прогрессивной страной на свете. Это действительно впечатляющий пропагандистский успех, убедить молодежь всех стран, что у США надо учиться. Ну, сейчас это противоречие совсем уж очевидно. И все равно все вокруг, кто к америке отношения не имеет, постит о том, что происходит великий моральный прогресс. Это моральный прогресс уровня нууу где-то 1945 года, ребята...

Несмотря на это, конечно, безусловная солидарность с их бунтом, я надеюсь, он к чему-нибудь у них приведет. Вряд ли к скромности в моральных вопросах, конечно, но я рад любому успеху наших морально-отсталых нарцистичных братьев.

Завтра на первой сессии семинара буду очень много говорить об автоматизации труда, и определять программирование как что-то среднее между беременностью и полицией. Про полицию вот такое соображение, вдохновленное марксистским понятием "труда". Мы знаем, как Вебер и Шмитт определяют государство, как продецуру уничтожения насилия. Поэтому государство нанимает ментов, которые типа сами могут применять насилие, чтобы уничтожать насилие. Первый шаг в этом - абстракция насилия, то есть у насилия отбираются его структурные причины, и каждый его эпизод рассматривается исключительно как абстрактный, самодостаточный акт. В этом смысле его "потребительская стоимость", "полезность" игнорируется, и создается его "меновая стоимость" (вот за это ты получишь два года, а за это десять). Это ровно то, что марксисты называют абстракцией, в случае труда. Ну вот, и то что получается, это что менты постоянно натыкаются на насилие слишком обусловленное, такое, что не уничтожишь абстрактно, без уничтожения его причин. Натыкаются на такое насилие, а часто просто сами его в итоге и производят, потому что им можно, а без него с такими структурными причинами никуда. Ну типа, всякое классовое или расистское и прочее насилие... Менты в итоге его берут на себя. Как это связано с программированием, расскажу завтра. Будет лайв-видео и запись, я дам ссылку.

Каналы:

@rezkonedristani - Тема, крупнейший русский философ, умеет говорить только прикрываясь стыдливо шуткой (или соавторами) или страдая от несчастной любви

@jesuistropchaud - Никита с его переводами с французского против всех. Очень убежденный лаканист, и перенял у маэстро самое главное - нетерпимость к тем, с кем он не согласен. Полностью поддерживаю его войну против Мейясу

@impossibleworlds в принципе обычно модное про колониализма но вообще Саша медленно переизобретает каждый теоретический жест`

@PhilosophyToday "Великие умы обсуждают идеи. Средние умы обсуждают события. Мелкие умы обсуждают людей", а в философской администрации следят за всеми перечисленными

@roguelike_theory - яйцо или зерно или личинка. да.

@cyberfeminism киберфеминизм это самый (или единственный) интересный эксперимент по политизации метафизики или метафизизации политики или еще по чему-то. интересно очень

еще мои куда реже пишущие друзья @oknovoe (Ксения - лаканист), @fffemmefractale (Диана справляется с травмой от философии), @monachusludit (Павушка, мамкин медиевист, напоминает нам о любви). возможно забыл кого. @nomoremuzak про музон от модерниста-консерватора

еще каналы которые я люблю но с которыми еще не подружился. два про искусство: @ppstein (типа как если бы все еще существовало современное искусство, да еще и в России), @chernozemizvezdy (святое, про веру, по крайней мере в музеи). и еще за картинками которые тоже прям искусство а не типа прост - @digenerashon @uvazhayu

еще для души читаю @parakharatteintonomisma (рандомные заметки про классическую филологию), и @antonkotenev за актуальной повестской русского медиапространства. @sexybrutalism про брутализм и @nudamoskva про москву родную. @Lacanlikbez еще про Лакана от Смулянского

еще как будто бы коллеги (а может и будущие враги...) @chiba_city, @lowlyingscience, @forestjournal_org,

еще люблю программистские мемы @profunctor_io . а акселерационистские мемы я в инстаграме смотрю