«Дорогие белые люди»
В прошлую пятницу вышло два важных релиза: Розэ выпустила новый сингл «APT», а я выложила пост в Тикток про сходку прокремлевских историков в КазНУ, где они собирались обсуждать, «кто стоит за дискурсом деколонизации, кому это выгодно, и как лучше формировать позитивное отношение к общей истории Казахстана и России». Почему это кринж, я уже рассказала, тему подхватили медиа и сделали несколько публикаций, которые вызвали публичное о(б)суждение. Здесь же хочу поделиться автоэтнографическим опытом субалтерности.
Может кто-то не знает, но я соприкасалась с российской «академией» непосредственно, когда училась в Вышке, когда-то либеральной, оппозиционной, принимающей разные мнения, но никогда не рефлексирующей колониальность знания. Самостоятельные попытки — мои и других небелых, нерусских студенток (-ов) — говорить о русском колониализме на парах саботировались и обязательно сопровождались крутящимся пальцем у виска с «ну, Камилла, это модный нынче дискурс, это же вообще не про Россию, вы это понимаете?». Подобное исходит, как от функционерок (-ов) высшего образования, так и от местных студенток (-ов). Возможно, меня читают мои бывшие преподавательницы (-ли), однокурсницы (-ки), знакомые из универа, и видеть это неприятно, но сталкиваться с нулевой реакцией на просьбы не называть нас «чурками», «узкоглазыми», «третьим миром», слушать смешки на апелляции к деколониальности в своих работах и в сотый раз объяснять, почему Центральная, а не «Средняя» Азия — немногим лучше. Но больше всего меня опустошали наши беседы с коммьюнити студенток (-ов) из коренных народов России, которые никогда не звучат в присутствии «белых ушей». Я немела, когда слышала
Эти проблемы существовали и до начала войны.
Пусть делиться опытом дискриминации неприятно (обнажать свою уязвимость), как и находить себя в авторах или молчаливых свидетелях этой дискриминации (висеть на публичной доске позора). И все-таки, мне кажется, что геттоизация здесь не то, к чему нужно двигаться. Хочется верить, что при наличии всех вывернутых наружу ран, получится очертить поле диалога, которое вовлечет все стороны. Колониальность работает и в идентификации тех, кто является ее бенефициаром. Понимание, что культура носителей «модерности» построена на расизме, исключении и насилии — необходимость для самих же колониалистов. Поэтому толерантности (отвратительный термин, как и терпимость) недостаточно, важно активное слушание. Порой говорить об угнетении тяжелее, чем ее переживать. Удосужьтесь хотя бы слушать.
Для нас же деколониальность не должна стать соревнованием «чье горе горше». Желание работать с деколониальностью рождается из самоощущения, это самоощущение не должно сводиться к описанию себя как носителя исключительно травмы. Проговаривать, порой кричать о боли — часть освобождения, но не конечная точка. Субъектность, помимо создания высказываний и действий, предполагает и ответственность. Избавление от колониальных паттернов и производство знаний о себе — действие, направленное не в прошлое, а в будущее.
В прошлую пятницу вышло два важных релиза: Розэ выпустила новый сингл «APT», а я выложила пост в Тикток про сходку прокремлевских историков в КазНУ, где они собирались обсуждать, «кто стоит за дискурсом деколонизации, кому это выгодно, и как лучше формировать позитивное отношение к общей истории Казахстана и России». Почему это кринж, я уже рассказала, тему подхватили медиа и сделали несколько публикаций, которые вызвали публичное о(б)суждение. Здесь же хочу поделиться автоэтнографическим опытом субалтерности.
Может кто-то не знает, но я соприкасалась с российской «академией» непосредственно, когда училась в Вышке, когда-то либеральной, оппозиционной, принимающей разные мнения, но никогда не рефлексирующей колониальность знания. Самостоятельные попытки — мои и других небелых, нерусских студенток (-ов) — говорить о русском колониализме на парах саботировались и обязательно сопровождались крутящимся пальцем у виска с «ну, Камилла, это модный нынче дискурс, это же вообще не про Россию, вы это понимаете?». Подобное исходит, как от функционерок (-ов) высшего образования, так и от местных студенток (-ов). Возможно, меня читают мои бывшие преподавательницы (-ли), однокурсницы (-ки), знакомые из универа, и видеть это неприятно, но сталкиваться с нулевой реакцией на просьбы не называть нас «чурками», «узкоглазыми», «третьим миром», слушать смешки на апелляции к деколониальности в своих работах и в сотый раз объяснять, почему Центральная, а не «Средняя» Азия — немногим лучше. Но больше всего меня опустошали наши беседы с коммьюнити студенток (-ов) из коренных народов России, которые никогда не звучат в присутствии «белых ушей». Я немела, когда слышала
«вам повезло, у вас есть независимость, вы можете учиться в школах на родном языке, а мы здесь родились, и все равно мы — чужие»
Эти проблемы существовали и до начала войны.
Пусть делиться опытом дискриминации неприятно (обнажать свою уязвимость), как и находить себя в авторах или молчаливых свидетелях этой дискриминации (висеть на публичной доске позора). И все-таки, мне кажется, что геттоизация здесь не то, к чему нужно двигаться. Хочется верить, что при наличии всех вывернутых наружу ран, получится очертить поле диалога, которое вовлечет все стороны. Колониальность работает и в идентификации тех, кто является ее бенефициаром. Понимание, что культура носителей «модерности» построена на расизме, исключении и насилии — необходимость для самих же колониалистов. Поэтому толерантности (отвратительный термин, как и терпимость) недостаточно, важно активное слушание. Порой говорить об угнетении тяжелее, чем ее переживать. Удосужьтесь хотя бы слушать.
Для нас же деколониальность не должна стать соревнованием «чье горе горше». Желание работать с деколониальностью рождается из самоощущения, это самоощущение не должно сводиться к описанию себя как носителя исключительно травмы. Проговаривать, порой кричать о боли — часть освобождения, но не конечная точка. Субъектность, помимо создания высказываний и действий, предполагает и ответственность. Избавление от колониальных паттернов и производство знаний о себе — действие, направленное не в прошлое, а в будущее.