Она появилась на пороге словно ураган. Она не кричала, не метала молнии, и все же ярость, напряженная, наэлектризованная, ощущалась в каждом ее шаге. Словно приближение грозы, вкрадчиво грохочущей где-то вдалеке, а затем все ближе, ближе.
Со всех сторон к ней бросились черные тени, взметнули полы плаща, скрывающего ее всю, с головы до ног, и она подняла палочку. Было сложно воспроизвести в голове хотя бы одно светлое воспоминание, но магия ее была столь сильна, что белоснежная фигура орлицы все же сорвалась с кончика палочки, взмыла под потолок и осветила помещение слабым серебристым сиянием.
Тени отступили, не переставая тянуть к ней свои костлявые эфемерные руки. Она медленно двинулась вперед, не обращая на них внимания, лишь хватаясь мысленно за воспоминание.
Младенец на ее груди. Крошечный, хрупкий, названный в честь самой яркой звезды на небосводе.
Ее Сириус, который бежит к ней в объятия с широкой улыбкой, в которой не хватает пары молочных зубов. Ее Сириус, который привстает на цыпочки и осторожно заглядывает в кроватку, боясь разбудить мирно посапывающего младшего брата. Ее Сириус, который запирается с Регулусом в детской и читает ему сказки Барда Бидля под светом палочки.
Ее Сириус, который возвращается из Хогвартса в гриффиндорском галстуке. Ее Сириус, который теперь смотрит на нее только исподлобья, недоверчиво, враждебно. Ее Сириус, на котором она впервые использует непростительное. Ее Сириус, с красным пятном от пощечины на скуле и опухшими от слез глазами, покидающий дом на площади Гриммо навсегда.
Она думала, что никогда больше его не увидит. Образ шестнадцатилетнего мальчика, прижимающего ладонь к горящей щеке, отпечатался на внутренней стороне ее век. Пять лет прошло с этого момента, и вот она здесь.
А Сириус перед ней — повзрослевший и в то же время такой крошечный за этой тяжелой решеткой, в огромной камере.
И воспоминания все — сплошь болезненные, пронизанные ее собственными ледяными приказами и упрямыми ответами сына. Патронус бледнеет под тяжестью отчаяния. Орлица напоследок взмахивает широкими крыльями и исчезает. И ее, и хозяйку Патронуса охватывает темнота. Дементоры налетают на нее со всех сторон. Костлявые пальцы вцепляются в накидку и тянут, царапают, уносят прочь.
Капюшон сползает с ее лица, и впервые за долгое время Вальбурга и Сириус смотрят друг другу прямо в глаза. Их разделяют всего несколько шагов, стоит протянуть руку — и прикоснешься. И Вальбурге кажется, что Сириус действительно тянет и что-то кричит ей охрипшим голосом.
Но только видит Вальбурга не его, а маленького мальчика, бегущего ей навстречу и сияющего улыбкой, в которой не хватает пары молочных зубов. Она знает только такого Сириуса — не преступника, обвиненного в том, чего он не совершал.
Нет, нет, нет, нет. Ее Сириус не способен на предательство. Она знала об этом с того самого момента, когда Распределяющая шляпа коснулась темноволосой макушки и гордо прокричала: «Гриффиндор!» А возможно, гораздо раньше.
Конечно, ей не дали его забрать. Не дали сказать ни слова, даже попрощаться. Ее, вопящую от гнева и бессилия, выволокли прочь, и фигура в черном балахоне склонилась над ее лицом, вытягивая последние обнадеживающие мысли, едва ли не опустошая ее до смерти. Какой бы могущественной ведьмой она ни была, использовать Патронус, основанный на светлых воспоминаниях, казалось невозможным рядом с Сириусом.
Она никогда не любила его достаточно, чтобы суметь спасти.
Позже, гораздо позже Вальбурга впадет в безумие от осознания потери всех, кто был ей так дорог.
Позже, гораздо позже Сириус решит, что в тот вечер появившаяся в Азкабане мать была всего лишь очередным наваждением.
🖤 #createdbypoly
