«Культурный захват». Почему американская система более уязвима для корпоративного влияния?
Не секрет, что антимонопольное регулирование в США гораздо более мягкое, нежели в Европе, что сказывается и на большем уровне концентрации (см. Philippon, 2019). Часть вины за данную ситуацию может быть по праву возложена на рецепты Роберта Борка и его Antitrust Paradox. Впрочем, не менее значимым оказывается и феномен «захвата регулятора» (о котором мы неоднократно писали). У наблюдателей возникает вполне резонный вопрос, дескать, почему в США все обстоит таким образом, что подобные практики осуществляются чуть ли не постоянно? Согласно
исследованию доцента юрфака Университета Амстердама Яна Броулика, для понимания полноты картины важно учитывать так называемый «культурный захват». Попробуем подробнее рассмотреть его аргументы.
Культурный захват — это разновидность захвата сознания государственных чиновников. Такой захват сознания происходит, когда «действия, интерпретации и восприятие реальности чиновниками совпадают с действиями, интерпретациями и восприятием реальности теми субъектами, которых они должны регулировать». По мнению других, это влечет за собой «институционализацию взглядов отрасли в качестве взглядов регулятора». Соответственно, «согласование способа, которым регуляторы думают о проблемах, со взглядами отрасли, которую они регулируют». Некоторые эксперты считают, что чиновники «начинают видеть мир так, как видят его [регулируемые] организации», «разделяют взгляды отрасли» или начинают «думать, как она».
Все это говорит о том, что концепция культурного захвата отличается от традиционного объяснения захвата регулятора, согласно которому государственные чиновники служат особым интересам, потому что это выгодно им лично. Вместо этого культурный захват происходит через формирование у чиновников (в чрезмерном количестве) благоприятных для отрасли взглядов.
Взгляды государственных чиновников могут быть сформированы в пользу отрасли множеством способов. Социальное взаимодействие с ее представителями – лишь один из них. Другие возможности повлиять на мнение государственных чиновников включают, например, финансирование корпорацией подходящих академических исследований. Однако такие виды давления на умонастроения государственных чиновников находятся за рамками «культурного захвата» (что, впрочем, не снижает их значимости).
В данном отношении антимонопольные регуляции представляют совершенно особую сферу, где «культурный захват» осуществляется легче в силу того, что данная сфера охватывает всю экономику, а, следовательно, антимонопольные чиновники вряд ли будут иметь значительное социальное взаимодействие с основным персоналом предприятий, которые они регулируют и расследуют. Скорее, они будут регулярно контактировать с людьми, которые специализируются на антимонопольном регулировании и предоставляют свои услуги этим предприятиям, т.е. с практикующими антимонопольщиками. Эти специалисты в основном имеют юридическое или экономическое образование. Предприятия, нуждающиеся в их услугах, чаще всего приобретают их на стороне. Основным клиентом антимонопольных практиков является крупный бизнес и, в частности, фактические и потенциальные антимонопольные ответчики.
Основным показателем общей идентичности является частота «вращения дверей». Например, из 73 чиновников, покинувших Бюро по конкуренции FTC в период с 2014 по 2020 гг., и чьи последующие места работы удалось отследить, 52 стали частнопрактикующими специалистами. В сообществе антимонопольных специалистов преобладают те, кто представляет интересы корпоративных ответчиков. Немаловажен и фактор межличностных отношений между юристами, консультантами, государственными служащими, лоббистами и судьями. Согласно Броулику, в США эти уязвимости выражены гораздо более ярко.
Проблема рынка – не только в конкретных материальных выражениях, но и в том, что происходит «маркетизация сознания», где конкретные практики, выгодные вполне конкретным субъектам, приобретают в глазах некоторых категорий (в частности, чиновников) самоценное, идеологическое значение.