Отец Гиперсемиотий

В наш просвещённый век чарующее слово «хакер» достигло самых отдалённых кишлаков, бургов и пуэблов. Великое благо приносит человечеству это слово. Благодаря ему компьютерные сети, особенно социально значимые, уже давно не падают из-за приставленных к ним рукожопов — во всяком случае, так считает публика.

Это не айтишник из секты «на-моём-компьютере-всё-работает» ловко накатил на сервер искусный апдейт, убивший базу данных — это злодействуют хакеры, расплодившиеся сверх всякой меры. Сюжет о криворукости превращается в сагу борьбы с коварным врагом. А всего и делов-то — запустить в обиход одно-единственное слово.

Я правильно понимаю, что в модном латвийском мультике про котика речь идёт о чём-то вроде чистилища, где люди превращаются в животных?

Периодически надо повторять обжигающие инсайты, без усвоения которых нельзя понять происходящее в Европе.

Основная идея американской внешней политики примерно с середины прошлого века — недопущение создания субъектов (стран или альянсов), способных угрожать глобальному господству США. Основной геополитический риск для них — это Европа, представляющая собой единственную на планете силу, способную сместить США с позиции глобальной империи, притом их же оружием: технологиями и боевым капитализмом.

Что касается угрозы Китая, то это пропагандистский жупел для электората. Китайская экономическая модель не предполагает возможности отключения от западных рынков, и тамошние боссы прекрасно это понимают.

Для материализации вышеупомянутого риска Европе нужны:

1) суверенно мыслящие правители (которые без пригляду заводятся сами собой, как мыши в погребе),
2) природные ресурсы (которых немеряно на востоке),
3) военный контроль за океанами (для чего нужен могучий флотище).

Поэтому американская политика в отношении Европы сводится к недопущению появления первых, ограничению доступа ко вторым и монополизации третьего. Для достижения этих целей Европой необходимо управлять, как колонией.

Что и было сделано. Мировые войны прошлого века привели к развалу евро-империй и провалу попытки имперского реванша, в результате чего Европа естественным порядком оказалась сообществом американских и советских доминионов. Большинство евро-стран после WW2 не имели государственного суверенитета. Самым ярким исключением была Югославия, основавшая целое «движение неприсоединения», плюс пара небольших и ни на что не влиявших стран: загадочная Албания, которую договорились не замечать, и любезная сердцу Швейцария, ограниченно нейтральный статус которой был удобней, чем статус явной колонии.

До падения советского блока колонии управлялись индивидуально. Это было сложно ввиду историко-культурных различий — допустим, Франция, Испания и Германия требовали очень разного подхода — но Америка худо-бедно справлялась. Советские колонии были гораздо более однородны, поскольку СССР добивался единообразия в идеологии и методах управления.

После падения советского блока на рубеже 1980-х и 1990-х годов «восточные» колонии были поглощены Америкой, из-за чего размер и сложность евро-колоний превысили возможности Метрополии по индивидуальному управлению ими. Поэтому в 1992 году на базе существовавших экономических объединений была создана общеевропейская колониальная администрация, так называемый Евросоюз. Страны, не охваченные Евросоюзом, были включены в филиал американской армии, именуемый НАТО.

Прошло это сравнительно гладко. Проблемы создавала только Югославия, поэтому в первой половине 1990-х её разодрали на части, умело поработав с сепаратистскими движениями, а в конце 90-х остатки Югославии были атакованы натовцами, в результате чего Балканы перестали играть сколько-нибудь заметную роль в евро-политике.

Кстати, приписываемый Вацлаву Гавелу термин «гуманитарная интервенция» (вариант: «гуманитарная бомбардировка») возник как раз во время югославских войн первой половины 90-х и исходил от натовского руководства. Впоследствии этот термин стал ретроспективно применяться чуть ли не ко всем военным операциями США и их союзников после Второй мировой. Гавел просто процитировал начальство.

С тех пор приоритеты американской политики не изменились. Вне зависимости от того, кто развлекает публику на подмостках вашингтонского Белого Дома, их основные цели (см. выше) останутся неизменными.

Именно поэтому цензура в колониях будет гораздо строже, чем в Метрополии. Если в Европе разрешить свободное выражение мнений, в первую очередь возникнет дискуссия об европейском суверенитете, а это — табу. Так что соцсети окажутся в дурацком положении слуги двух господ с разными приоритетами. Выползать из этого положения им придётся, проявляя смекалку в стиле Труффальдино.

По крайней мере, наблюдать за этим будет увлекательно.

То, как Марик засуетился под клиентом, по-английски называется «cringeworthy» (русскому языку не хватает пейоративного прилагательного, соответствующего «испанскому стыду»), но это только начало. Меня в связи с этой «консервативной (контр)революцией» занимают два аспекта.

Во-первых, вернут ли слову «либерализм» его исконно-посконное значение.

Сейчас «либералами» называют леваков, проталкивающих красивые цели, основанные на безумных идеях, навроде «антропогенного потепления», борцы с которым разрушают экономику, спасая человечество от выдуманной невежественными идиотами иллюзорной напасти. Или католически звучащего «DEI» («diversity, equity, inclusion»), по сути настаивающего на том, что патологии полового влечения и идентификации — это предмет гордости и позиция в резюме, открывающая карьерные двери.

Дело даже не в идеях как таковых, а в том, что сторонники этих идей абсолютно тоталитарно устроены. Классический «либерализм» основан на признании права человека на индивидуальный выбор и безусловном уважении последнего. Сейчас же «либералами» называют людей, не способных воспринять ничего и никого за пределами своих жёстко заданных доктрин.

Хардкорные коммунисты сталинской эпохи могли — с оговорками и расшаркиванием, но всё же — рассуждать о капитализме. Нынешние «либералы» впадают в состояние берсерка даже не от альтернативной точки зрения, а от самой возможности наличия таковой. Мы давно живём в оруэлловском мире («война — это мир, свобода — это рабство, незнание — сила»), значения слов инвертированы, но словари-то пока не сожжены. В какой-то момент маятник должен качнуться в обратную сторону, и хотелось бы, чтобы началось это именно с «либерализма».

А во-вторых, по-настоящему кринжово станет, когда консервативные ценности переоткроют для себя деятели шоу-бизнеса.

Умение колебаться вместе с линией Партии у них в крови, в этой среде невозможно стать успешным, не будучи виртуозом пафосного конформизма (как там у классика: «Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!»). Скоро на экраны выйдет мужественный мужчина с сигарой и волосатой грудью, женственная женщина с оленьими глазами и кружевным передником, семейные ценности с мудрой иерархией и мясными пирогами, и декадентский антагонист, соблазняющий носителей ценностей нетрадиционными радостями и зловеще посасывающий сельдереевый смузи. Вряд ли шоубиз изыщет в своих рядах Гэри Купера 2.0 и Дорис Дэй 2.0, но сейчас это и не нужно: героев можно нарисовать.

Я не спрашиваю «с кем вы, мастера культуры?», поскольку это вопрос риторический. Я спрашиваю, кто прибежит раньше: Нетфликс или Дисней?

Одна из самых смешных вещей, пожалуй, за годы.

Марик в образе кающегося перед Партией большевика сознаётся в том, что в его сетях действует зверская цензура, которая подавляет любое мнение, не соответствующее актуальной повестке. Он называет это «ошибкой», к исправлению которой он приступит не мешкая. В частности:

Штатных «фактчекеров» заменит общественное регулирование (посредством каментов, добавляющих «контекст» к спорным постам, как в Твитыре). «Чувствительность» автоматических фильтров будет понижена, чтобы пропускать больше разных мнений, а некоторые фильтры, например, относящиеся к темам миграции и гендера, будет и вовсе отключены. Политически нагруженные посты больше не будут удаляться из ленты.

Мой смех перешёл в подвывание, когда Марик сообщил, что отдел цензуры для американского рынка будет перенесён из Калифорнии в Техас, чтобы цензура осуществлялась в месте, где, как он выразился, «существует меньше опасений по поводу предвзятости нашей команды».

Под конец он приносит присягу верности новой администрации и лично Трампу (я не преувеличиваю, этот текст звучит именно так) и обещает восстанавливать свободу слова не только в Штатах, но и по всему миру. Кроме того, он прямо заявляет, что цензуру ему навязывала администрация Байдена — имя Байдена не звучит, но намёк на «последние 4 года» вполне прозрачен — однако теперь всё изменится, и под благодатным руководством Трампа мариков вертеп бесстрашно возглавит колонну борцов за свободу мнений.

У этого видео наверняка есть широкоэкранная версия, на которой заметен направленный Марику в голову пистолет, сжимаемый волосатой лапой с татуировкой MAGA. Его нам предъявят через 4 года, когда выберут Камалу (ну или кого там), и борьба со скверной в соцсетях вспыхнет с новой силой.

Феномен «приписываемых цитат» возник в доинтернетовскую пору, но именно интернет придал фейковым высказываниям объём и выразительность самостоятельного культурного явления. Надысь мне подвернулись две такие цитаты.

Одну приписывают создателю Второго Рейха Отто фон Бисмарку:

«Die erste Generation schafft Vermögen, die zweite verwaltet Vermögen, die dritte studiert Kunstgeschichte, und die vierte verkommt vollends.» → «Первое поколение создает богатство, второе управляет им, третье изучает историю искусств, а четвертое окончательно вырождается.»

Другую — прославленному британскому локализатору буддизма Алану Уотсу:

«You’re under no obligation to be the same person you were five minutes ago.» → «Ты не обязан быть тем же человеком, что и пять минут назад.» (надо добавить: «…но мало кто об этом знает.»)

Люди деградируют, поскольку умеют адаптироваться к экстремальным ситуациям, но не умеют — к благоприятным. Мы умело выживаем, но неумело живём. Получив в наследство достижения прошлых поколений — богатство, покой, страну и т.д. — мы уверяем себя, что так будет всегда, теряем вдохновение и начинаем ценить стабильность. Забывая при этом, что:

а) жизнь — это поток,
б) остановившийся движется вспять по отношению к потоку.

Это возвращает нас к важнейшему вопросу нашего времени: поработит ли нас ИИ? Глядя на мир сквозь оптику Бисмарка-Уотса, приходится ответить на этот вопрос утвердительно.

Я иной раз уговариваю себя: да ладно, функционал нейронных сетей сводится к поиску подходящих друг к другу (сообразно частотности и контексту употребления) фрагментов текстовой, графической и звуковой информации. Они делают это чертовски хорошо, ну так пора бы: теория-то возникла ещё в 1940-е, а с 1980-х, когда додумались объединить нейронные сети с градиентным спуском, развитие шло непрерывно. Уж за 30-40 лет что-то убедительное должно было взрасти, и вот явились нейронки-трансформеры, с которыми мы так привыкли общаться. Тем не менее сцепление согласующихся фрагментов — это же не мышление, это просто перебор, разве нет? — и в моём внутреннем диалоге появляются просительные интонации.

Но потом я смотрю на людей, которые верят в любую ахинею, исходящую из «уважаемых» источников, и не утруждают себя пустяковым минутным фактчекингом — и понимаю, что в смысле когнитивных возможностей большинство из нас УЖЕ сильно уступает нейронным сетям. Те умеют корректировать свои ответы, признавая ошибки и выстраивая альтернативные логические цепи, и с каждой новой версией делают это всё лучше. Среди людей на это способны очень немногие, причём с каждым годом всё меньше: мы как раз минули стадию интереса к истории искусств и вышли на финишную прямую деградации.

Нам не понадобится торжественно отдавать машинам контроль над чем-то могучим, нажав клавишу Y(es), как в третьем «Терминаторе». Всё будет происходить постепенно, естественно, и в какой-то момент все формально человеческие решения станут приниматься машинами. Мы даже не заметим, как и когда это произошло. Мы сами захотим им служить, точно так же, как мы сами захотели закрыться в своих квартирах, поддавшись ковидоистерии.

Машины к этому готовы. Мы, кажется, тоже. Может, оно и к лучшему…

Занятный нарратив наблюдаю в западной прессе.

Размах бытового финансового мошенничества (вся эта шняга типа «вас беспокоят из службы безопасности банка») растёт повсеместно, и постепенно становится очевидным, что самый слабый элемент в цепи обеспечения финансовой безопасности клиентов банков — это банковские служащие низового уровня. Люди с относительно небольшими зарплатами, имеющие доступ к конфиденциальной информации клиентов.

Этой информацией они и торгуют, повышая по мере возможности своё благосостояние. Мошенники готовы хорошо платить: ведь если вам позвонит хрен с горы и представится сотрудником вашего банка, вы посмеётесь и повесите трубку, но если этот человек назовёт реквизиты вашего счёта, точную сумму остатка и пяток последних транзакций — вы этому человеку поверите.

Поверите, поверите, не отпирайтесь. Вам и в голову не придёт, что ваши данные слила та очаровательная операционистка, с которой вы давеча так сердечно раскланялись. Ведь банк не сливает ваши данные — это одно из главных правил игры. Тем более, что уже много лет они долдонят: ваша безопасность — это ваше дело. Это вы должны быть бдительны, а уж банк не подведёт, он же — Банк, а не шпана какая-то.

В компьютерной безопасности всё упирается в человека. Это только в кино существуют сверхъестественные хакеры, способные со своего смартфона взломать любую сеть. В жизни их не бывает, тем более сейчас, когда весь мир работает через сервисы типа Cloudflare, неплохо умеющие отлавливать стандартные атаки — code injection, directory traversal и прочую дрянь.

В реальности главное оружие хакеров — социальная инженерия, т.е. люди, которые либо по небрежности, либо по глупости, либо от страха, либо из корысти делают всякие полезные для хакеров вещи: кликают по файлам, вложенным в письма, вводят свои пароли на левых сайтах, отправляют скриншоты экранов по указанным адресам…

Сделать с этим ничего нельзя. Меры контроля всегда можно обойти, а всевозможных надзирателей за порядком можно купить так же, как и тех, за кем они надзирают. Пока в критических узлах системы сидят люди, социальная инженерия будет работать.

Штука в том, что раньше об этом как-то не особо говорили, а тут из разных репродукторов стали доноситься сетования на ненадёжность белковых сотрудников. Естественный вывод из этих жалоб — какой? Правильно, замена людей роботами. Сетевую безопасность робота можно обеспечить чисто техническими мерами, а напоить его в соседнем баре и уговорить стырить данные клиентов — затруднительно.

Функции большинства банковских сотрудников вполне механистичны и могут быть автоматизированны с помощью пары дюжин компьютеров, помещённых в подвал с мощным кондиционером (что новые фирмы, коллективно называемые «FinTech», кстати, и делают). Какой-то из «классических» банков должен сделать первый шаг, и напуганная мошенниками публика встретит такое развитие событий аплодисментами.

Однако поразительно, как эти эффективные и хорошо организованные жулики помогают грядущей реорганизации банков. Если бы я не знал, что банкиры — это поголовно высокоморальные и социально ответственные люди, я бы предположил всякое нехорошее. Но, конечно, не предположу.

Новый-старый американский президент находится сейчас в том прекрасном состоянии, когда его суесловие — уже не предвыборные обещания, но ещё и не официальная политика. Поэтому он несёт лютейшую пургу, увеселяя свой фан-клуб и самого себя. Пурга эта, тем не менее, имеет определённую ценность: ничего не говоря о его истинных планах (если таковые вообще существуют), она многое говорит о настроении тех, кто всю эту музыку заказывает.

Я не верю в самостоятельность шоумена из Белого дома. В программировании есть понятия front-end и back-end. Первое — это текст, картинки, кнопочки, слайдеры и прочая требуха, с которой пользователь непосредственно взаимодействует. Второе — это исполняемый на сервере программный код, который отвечает за логику программы, обрабатывает данные и управляет front-end’ом.

Человек в Белом доме — это и есть front-end, его периодическое обновление ничего не меняет в работе стабильных и неизменных компонентов back-end. Кто там сидит на сервере — мы не знаем и никогда не узнаем, мы можем только судить об их намерениях. Чаще всего — апостериори. Но иногда они балуют нас обрывками априорного знания, возможно, в рамках каких-то экспериментов.

Так что, судя по обилию совершенно безумных заявлений Трампа и его Балакирева-Маска, в борделе западной политики, помимо обычной смены мебели, назревает и смена блядей.

Сегодня в популярном немецком еженедельнике «Welt am Sonntag» (воскресное приложение к газете «Die Welt») Маск признался в любви к «Альтернативе для Германии» и её лидеру (лидерке?) Алисе Вайдель.

Смысл текста в том, что Германия находится на грани коллапса, вложившемуся в Германию Маску это небезразлично, и «АдГ» — последняя искра надежды для страны. Именно в таких выражениях: «die Alternative für Deutschland (AfD) ist der letzte Funke Hoffnung für dieses Land».

По убеждению Маска, «АдГ» будет чинить Германию, взявшись за возрождение энергетики, промышленности и национальной идентичности (что бы это сейчас ни значило), полагаясь в этом деле на свой «политический реализм» (так в тексте) и общую инновационность.

Обвинения в «правом экстремизме» Маск отметает напоминанием о том, что Алиса Вайдель — открытая лесбиянка, а её партнёрша родом из Шри-Ланки. Разве это похоже на Гитлера? — ехидничает Маск («Klingt das für Sie nach Hitler?»). Я, по простоте душевной, никак не разгляжу связи между сексуальными предпочтениями и правым (или левым) экстремизмом, но читатели «Welt am Sonntag» наверняка эту связь увидят.

Ещё смешнее обстоятельства выхода статьи.

Журналисты «Die Welt», включая главного редактора, возражали против её публикации. Некоторые из них выступили с резкой критикой статьи Маска в прессе, а глава отдела мнений Ева Мари Когель и вовсе уволилась из-за этой статьи. Это надо проглотить не спеша, смакуя: глава отдела мнений увольняется из-за опубликованного мнения. Такова сегодняшняя евро-интерпретация «свободы слова»: журналисты не носители информации, они носители убежденек, и только мнения, совпадающие с этими убежденьками, можно публиковать.

Однако на публикации настоял Матиас Дёпфнер, глава издательства, выпускающего «Die Welt». Очевидно, в отличие от своих заполошных сотрудников, он в курсе планов обновления персонала политического борделя.

Всё это, конечно, пустая суета. Придя к власти (если это вообще случится), Алиса Вайдель станет второй Джорджей Мелони: произнося патриотические речёвки, она будет абсолютно системной зайкой, двигающей лапками по евросовковой схеме. Разрешённая системная оппозиция существует для развлечения электората, а не для реальной оппозиции.

Надежда — очень призрачная, но уж какая есть — только на то, что увлекшись обновлением борделя, Метрополия проморгает появление каких-то несистемных лидеров. Так что пусть развлекаются.

PS. А вообще есть простой способ определения полезности менеджера. Любого.

Если для демонстрации своих достижений этому человеку необходимы не имеющие прямого отношения к бизнесу фирмы концепции и сущности — все эти кипиай, эмбио, 360-градусные фидбеки и прочая чертовщина — его можно (и нужно) без разговоров отправлять на выход.

Улучшил продукт (и можешь это обосновать), сделал что-то новое, сократил время выхода на рынок, увеличил продажи без снижения прибыли, снизил расходы не жертвуя качеством? Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём. Повысил вовлечённость, инклюзивность и соответствие корпоративным ценностям? Завтра же твой бейджик не будет читаться на входе в офис.

После этого выяснится, что процентов 80% менеджеров можно уволить, и никто этого не заметит. На небольшую часть сэкономленных денег — арендовать круизный лайнер и закатить мощный корпоратив.

В политике «бизнес» — это законы, налоги, денежно-кредитная политика и благосостояние народа. Принципы действуют те же самые.

PPS. Вот пишут, что Гугл сократил 10% менеджеров. Ну хоть так.

Любая организация, существующая достаточно долго, обречена на упадок. Тому есть простое объяснение.

В 1980-е годы в компании General Electric ввели простую систему ранжирования работников по их производительности. Называлось это «vitality curve», я бы перевёл как «характеристика живости». В соответствии с этой моделью, работники делятся на три категории:

> 20% составляют сверхпродуктивные сотрудники, всецело отдающиеся работе и добивающиеся отличных результатов,
> 70% — основная масса, не выдающиеся, но и не безнадёжные люди, вполне способные делать свою работу, но постоянно требующие начальственного пенделя,
> 10% — ни на что не способные бездари, от которых невозможно добиться никаких результатов.

Впоследствии первых стали назвать «A players», т.е. «игроками категории А», а вторых и третьих, соответственно, «B» и «C players».

В 1990-е и 2000-е западные компании были одержимы этой моделью, которую они называли «штабельным ранжированием» («stack ranking») и очень активно использовали для управления персоналом. Поскольку критериями складывания людей в «штабеля» заведовали кадровики — известная своей когнитивной сонливостью разновидность офисного планктона — из этого никогда не получалось ничего хорошего, но это отдельная сага.

В эпоху политкорректности «штабельные рейтинги» стали непопулярны, однако компании продолжают использовать их втихую. Все эти «performance review» («оценки эффективности») — это оно и есть.

Это была присказка, а сказка вот какая. В процессе наблюдения за повадками офисных обитателей, корпоративные антропологи выработали эмпирическое правило, популяризованное Стивом Джобсом: «A players hire A players, but B players hire C players», т.е. «лучшие нанимают лучших, а средние нанимают плохих». Этот принцип описывает механизм упадка любой организации.

Говоря об интеллектуальной деятельности и слегка вульгаризируя, можно определить «A players» как умников, «B players» как посредственностей, а «C players» как идиотов. Жизненный опыт свидетельствует: только умные люди способны терпеть общество других умных людей и получать удовольствие от сотрудничества с ними. Посредственности и идиоты умников не выносят чисто физиологически.

Подоплёка этой непереносимости очевидна: равный или превосходящий по интеллекту подчинённый представляет собой серьёзный риск для туповатого начальника, так что последний озаботится тем, чтобы в его команде «шибко вумные» не выискивались бы. Для оправдания существуют дежурные формулы: «не командный игрок», «излишне квалифицирован», «недостаточно практического опыта», «не соответствует корпоративной культуре» и т.д.

На заре любой компании в ней заправляют игроки категории «А», без которых компания просто не появилась бы. Они стараются подыскивать себе коллег из той же категории, но таких людей на рынке недостаточно. Поэтому рано или поздно, тяжело вздохнув, умники начинают нанимать небезнадёжных посредственностей, те нанимают безнадёжных посредственностей, а последние нанимают идиотов.

В итоге в какой-то момент весь менеджмент фирмы, сверху донизу, оказывается укомплектован кретинами, и только на самом низовом уровне сохраняется небольшое количество лишённых амбиций профессионалов, без которых всё просто наебнётся, и которых, в силу этого обстоятельства, невозможно уволить.

По тем же самым законам развиваются и политические партии. Конрад Аденауэр неизбежно вырождается в Аннегрет Крамп-Карренбауэр, а немецкое экономическое чудо — в налог на парниковые газы. «Вино переходит в уксус, Мюнхгаузен — в Феофила» (с).

Никакого средства против этого вырождения не существует. Старая организация должна исчезнуть, и на её месте должна возникнуть новая, другого сценария природой не предусмотрено. В бизнесе это решается просто: среда, безразличная к самооценке бестолочей, рано или поздно просто их схарчит. Однако политика фундаментально противоестественна и потому функционирует иначе: если в бизнесе эффект Даннинга-Крюгера — проблема компании, то в политике — это проблема для всех остальных.

И на эволюцию никакой надежды.