Παιδευμα

Mit-Sein
#феноменология_русского_духа
Софиологическую Революцию призваны совершить "отдельные".
В Евангелии сказано: "ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них". Один человек не может быть Церковью, но несколько (два или три) уже могут. И церковь истинна не тогда, когда она массова, а когда она Христова.
Для осуществления экзистенциальной софиологической Революции в России не нужно ни миллионов, ни 100 тысяч, ни просто тысяч.
Достаточно двух или трех, "отдельных", "нескольких", "единичных", но не одного - одного не достаточно.
Важно не собрать толпу. Важно, чтобы перед лицом истории какая-то группа русских людей осознала свою сущность в ее связи с народом и местом.
Примкнут ли к ним массы или нет - вообще не имеет значения. Могут примкнуть, могут нет, это не принципиально. Принципиально то, что они станут местом ожидания Последнего Бога.
Чтобы появился тот, кто пройдет мимо и кивнет (Ein Wink) и все изменится во мгновение ока.
Для этого нужны двое или трое, "немногие", "отдельные", для этого нужен Mit-Sein.
Мы не можем, будучи заброшенными в одиночку, сами решить вопрос об Ereignis. Ereignis - это не дело одного, это дело нескольких "отдельных".
Понятие "нескольких" чрезвычайно важно. Это и есть экзистенциальное зерно софиологической Революции. (С)

СТРАДАНИЕ (Три Логоса)
(десятая категория аристотелевского императива))
Последняя категория определяется как страсть или страдание, πάσχειν. Примеры такой категории Аристотель приводит симметрично предшествующей, девятой: быть разрезанным, быть сожженным. Здесь явно читается намек на страсти самого Диониса, расчлененного и сваренного титанами.
То, что страдание было вынесено в десятую категорию означает, что она замыкает собой всю серию, является ее границей. На этом уровне сущность явления начинает претерпевать. Здесь и только здесь по-настоящему дает о себе знать телесность. И если девятая категория есть разрыв циклической цельности вещи вовне, то в десятой в саму вещь нечто врывается извне. Это категория катастрофы, ответной на действие, утвержденное в девятой категории. Действие мыслится от сущности вовне. Страдание извне направлено на сущность. Страдание это аффект, удар, боль, чья природа не вытекает из бытия явления, но привносится в явление чем-то, что само по себе этим явлением не является. Здесь мы имеем дело с другим, которое не просто намечено, но получило автономное существование. Так вещь познает страдание. Другой – это всегда в первую очередь боль. И продуцируемая другим боль зажигает сущность огнем, с которым она не может справиться: этот огонь – страсть. Страсть вызывается страданием.
Страдание в физике Аристотеля есть факт воздействия одного тела на другое. Это кульминация катастрофы. Одно тело, вырванное из небесного круговращения, тщетно спеша к своему «естественному месту», начинает двигаться хаотически, по кривым или сегментам. Тем самым ее движение отклоняется от структуры, предначертанной «недвижимым двигателем», энтелехия становится болезненным и сбитым с ориентации на цель влечением, в ходе развертывания которого тело производит мгновенные топологические траектории. Так как оно запуталось и находится не просто не там, где надо, но движется не по тому маршруту, по какому надо, оно становится деятельным, выходящим за структуры сущности. Такое заведомо аномальное явление подходит (через Machenschaft, Gestell, проекцию, производство) чрезмерно близко к другому. И действует на другое, конституируя другое как другое. И причиняет другому боль, толкает его, заставляет страдать. И отчасти страдает само. В столкновении между собой два явления, два тела получают травму. То, чье движение более стремительно и массивно, оказывается в положении действующего (творца, палача). То, что замешкалось или менее навязчиво, претерпевает воздействие. Это претерпевание воздействия и есть страдание.
Описанный процесс является основой для развертывания причинно-следственных связей. Греческое слово αίτια, причина, на церковно-славянском передавалось как «вина». Новый деривативный смысл слова вина, как факт совершения чего-то недолжного, преступного, безнравственного, несправедливого, не случаен. Причинение чего-то другому всегда есть вина. Когда тела сталкиваются друг с другом и изменяют тем самым свои траектории, они виноваты, или иными словами, они становится причинами изменения траектории и причиняют друг другу боль, заставляют страдать, πάσχειν. Движение в подлунном мире есть непрекращающееся производство и претерпевание, действие и страдание, то есть поле нескончаемой боли и страсти. Вещи должны были бы вращаться вокруг своей сущности. Но они рухнули вниз и стали толкаться друг с другом, осуществляя действия (все действия порочны с точки зрения сущности) и претерпевая их (расплата за причинение страдания другим). Поэтому у Анаксимандра «вещи судят друг друга». Это происходит потому, что все вещи виноваты, и две последние категории -- девятая и десятая -- и есть суд над вещами. Выходить за свои сущностные границы – преступление. И как таковое оно несет в себе страдание и вину.
Физика Аристотеля глубоко трагична.Мы рассмотрели десятую категорию с позиции воздействия вещи на вещь, явления на явление, тела на тело. Это вполне отвечает эксплицитным мыслям Аристотеля. Но есть еще один аспект его физики, который разобран им менее откровенно. Дело в том, что вся конструкция Аристотеля, выстроенная вокруг сущности и ее движени

Вы, пьющие без просыпу, и вы, драгоценнейшие венерики! Пока вы свободны и не заняты более важным делом, я позволю себе задать вам вопрос, почему в наши дни стало ходячей поговоркой: мир перестал быть глупым(fat)? Fat – слово лангедокское, и означает оно – без соли, пресный, безвкусный, бесцветный, а в переносном смысле – глупый, тупой, бестолковый, безмозглый. Вы, пожалуй, мне на это ответите, – да логический вывод отсюда и в самом деле таков, – что до сей поры мир был глуп, а теперь он поумнел? Да, но сколь многочисленны и каковы суть обстоятельства, в силу коих он был глуп? Сколь многочисленны и каковы суть обстоятельства, в силу коих он поумнел? Почему он был глуп? Почему он стал умен? В чем именно усматриваете вы былую его глупость? В чем именно усматриваете вы нынешнюю его мудрость? Кто повинен в том, что он был глуп? Кому он обязан тем, что поумнел? Кого больше: тех, что любили его за глупость, или же тех, что любят его за ум? Как долго он был глуп? Как долго будет он умен? Откуда проистекала прежняя его глупость? Откуда проистекает теперешняя его мудрость? Почему именно теперь, а не позднее, пришел конец былой его глупости? Почему именно теперь, а не раньше, началась нынешняя его мудрость? Какое зло сопряжено было с прежней его глупостью? Какое благо сулит нам теперешняя его мудрость? Что станется с его былою низверженной глупостью? Что станется с его теперешнею возрожденной мудростью?

Ответьте, сделайте милость! Из боязни потревожить родичей ваших я иных заклинаний к вашим преподобиям не применю. Не смущайтесь, посрамите гера Тейфеля[866], врага райского блаженства, врага истины. Смелее, дети мои! Если вы – люди Божьи, то вместо предисловия хлебните разиков этак пять, а затем исполните мою просьбу; если же вы – слуги не Бога, а кого-то другого, то – отвяжись, сатана! Клянусь великим юрлюберли[867], если вы не поможете мне решить эту задачу, то я раскаюсь, да уже и сейчас начинаю раскаиваться, что вам ее предложил. А между тем решать ее самостоятельно – это для меня не менее тяжкий труд, чем держать волка за уши.

Ну так как же? Ага, понимаю: вы не отваживаетесь дать мне ответ. Клянусь бородой, я тоже уклонюсь от решения. Я только приведу вам, что в пророческом озарении изрек некий почтенный ученый, автор книги Прелатская волынка. Что же он, сукин сын, говорит? Послушайте, оболдуи, послушайте!

 

Тот юбилейный год, когда побриться

Решатся все, на единицу тридцать

Превысит. О какое непочтенье!

Казался глупым мир. Но по прочтенье

Трактатов тотчас поумнеет он

Так, как цветок, который устрашен

Был в дни весны, сумеет вновь раскрыться*.

 

Слышали? В толк взяли? Ученый – древний, слова его – лаконичны, изречения – скоттичны и туманны. Но хотя трактует он материю саму по себе важную и неудобопонятную, однако ж лучшие толкователи ученого сего мужа разъясняли это место так: коль скоро год юбилейный должен наступить непременно после тридцатого, то из всех лет, составляющих настоящий период времени, юбилейным годом вернее всего будет тысяча пятьсот пятидесятый. Цвету его ничто уже не будет угрожать. С наступлением весны мир никто уже глупым не назовет. Все глупцы, число коих, как уверяет Соломон, бесконечно, перемрут от бессильной ярости, глупость во всех ее видах исчезнет, а между тем разновидности ее тоже, как утверждает Авиценна, неисчислимы: maniaе infinitae sunt species[868], и если в лютую зиму ее отбрасывало к центру, то затем она вновь появлялась на периферии и цвела, точно дерево в полном соку. Этому учит нас опыт, вы сами это знаете, вы сами это видели. И это же в былые времена доказал нам такой светоч ума, как Гиппократ, в своих Афоризмах: Verае etenim maniae[869] и т. д. Когда же мир поумнеет, бобовому цвету нечего будет бояться весною, иначе говоря – постом (а вы, уж верно, со стаканом в руке и со слезами на глазах, заранее впадали в уныние), груды книг, с виду цветущих, цветоносных, цветистых, словно бабочки, на самом же деле невразумительных, утомительных, усыпительных, несносных и вредоносных, как творения Гераклита, и туманных, как числа Пифагора, который, по свидетельству Горация, являл собою царя

κακίᾳ ἡνιόχων πολλαὶ μὲν χωλεύονται, πολλαὶ δὲ πολλὰ πτερὰ θραύονται: πᾶσαι δὲ πολὺν ἔχουσαι πόνον ἀτελεῖς τῆς τοῦ ὄντος θέας ἀπέρχονται, καὶ ἀπελθοῦσαι τροφῇ δοξαστῇ χρῶνται.» Сноска: ibid. С.218
Сократ делит душу на возничьего, ἡνίοχος, и двух коней – белого и черного. Белый покладист и красив, но имеет черные зрачки. Черный уродлив и непослушен, но его зраки белые. Возничий – это умная часть души, ее ось. Это философское начало души, в которой сосредоточена ее божественность. Возничий знает, куда он направляется – он держит путь к середине Неба, к тому месту, откуда можно созерцать бытие бытия. Это полет и божественная цель.
Белый конь, чья белизна оттенена черными зрачками, это покорное возничему начало, управляемое и разумно организованное. Черный конь, с белыми зрачками, напротив, своенравен и не признает дистанции, с ним возничьему трудно справиться. Тот факт, что кони несут возничьего, означает, что в душе две трети представляют собой силовые аспекты, движущие ее как целое, а одна треть – ноэтическая, управляющая (по мере возможностей) движением. При этом симметрия окраса лошадей и цвета их зрачков показывает, что их отличие относительное и оба коня обладают в себе как светлыми, так и темными качествами.
Далее, непокорность коней возничьему, что может проистекать из слабости самого возничьего или, напротив, буйной мощи коней, особенно черного, порождает хаотичность движений всей колесницы души. Как только такое происходит, душа отстает от своего божественного предводителя и остального отряда, сбивается с пути, сходит с предначертанной траектории. Уклоняясь от курса, она сталкивается с другими колесницами, также сбившимися с пути, и эта хаотическая масса в беспорядке рушится на землю. Души утрачивают крылья, контуженные возничьи больше не управляют движением. В результате на свете появляются люди совершенно не способные к занятиями философией или другими благородными профессиями – политикой, исполнением религиозных культов, войной и т.д. Эти сбившиеся с пути, влекомые черными конями души и занимаются всерьез материальными делами, считая их разумными, и не ценят тех божественных горизонтов, которыми захвачены философы и поэты, тогда как высшая часть любой души жаждет только одного – полета к середине светлого неба. Но черный курносый конь тащит их все глубже и глубже в грязь.
"Федр. Любовь и Душа". НООМАХИЯ. т.1

ДЕЙСТВИЕ КАК КАТАСТРОФА

Действие загадочно в своих основаниях.

"Восьмая категория Аристотеля – действие, ποιεῖν. Примеры действия, приводимые самим Аристотелем, как всегда показательны: резать и жечь. Действие -- всегда нечто разрушительное, нападающее, атакующее. Вот здесь впервые мы сталкиваемся с выходом явления за свои границы. Действие, созидание, творение есть максимальное удаление от сущности. Действие уже не застывает на границе, но прорывается за ее пределы. Пока еще оно не сталкивается с другим, но уже оказывается в ситуации, когда такое столкновение становится возможным. Действие – это язык пламени, вырвавшегося за пределы циклически замкнутой сущности, рассечение, разрезание внутреннего, шаг за…
В действии мы впервые имеем дело с реальным отчуждением явления от самого себя, с его выплескиванием за свои естественные формы, то есть с деформацией и разрушением (в первую очередь) себя и других. Это активность сущности создающей нечто, полностью отдельное от нее самой. Все предыдущие категории описывали структуры сущности и отходили от нее на критическую дистанцию, но внутри нее самой. Максимум, чего достигал вектор от…, это граница феномена, и застывал на ней. Действие преодолевает этот гипноз. По сути, именно действие является первым необратимым жестом явления, то есть началом гибели. В действии впервые появляется нечто, что не может быть реинтегрированным, снова включенным в целое. Действие делает границу из потенциальной актуальной и впервые конституирует не просто другое, но другое как не-сущность. Отчуждаясь, оно отчуждает сущность от самой себя на расстояние, превышающее критическое.
Основатель феноменологии Ф. Брентано тщательно исследовал тот момент в структурах мышления, когда ноэзис рывком переходит в логическое мышление, и ноэма превращается в эвиденциальный объект, находящийся строго за пределом внутреннего мира мыслящего. Этот момент – действие. Хайдеггер назовет его позже “Gestell” и “Machenschaft” . В своих экзистенциальных основаниях действие вызывается “волей к проекции”, “проекту”, Entwurf.
Действие загадочно в своих основаниях. Это бросок за пределы повторимости, попытка события, желание разорвать череды сущностного вращения во всегда отчужденном времени «еще нет» (или «уже нет»). Действие направлено на то, чтобы достичь цели, не достижимой в автономном режиме циклических эпифаний/апофаний. Действие хочет опыта «бога», который невозможен в силу недостижимости эйдетического горизонта в структуре «темного Логоса». Поэтому, не в силах обрести желаемой цели, полностью реализовать томление энтелехии и добраться до «естественного места», действие оказывается обреченным на падение, на выпадение из сущности. И тем самым оно становится разомкнутым концом круговращения и причиной падения в низ, в сторону нижнего предела. Тем самым действие, произведение, создание, искусство становится фундаментом деструкции и основой конечности. Желая достичь недостижимого, действие делает недостижимым имеющееся, утрачивает то отношение к сущности, которое было доступно и гарантировано, пока не началось «творение». В акте творения, ποιεῖν, не просто создается нечто бездушное, не саможизненное (αυτοζώον) и не самодвижимое. Не только творимая тварь заведомо конституируется по ту сторону сущности, но и само творящее начало, перед лицом творимой твари, зеркально получаем ответный удар отчуждения: выходя за свои пределы, оно убивает творимое и умирает само в процесс убийства, как нечто живое. Действие – это фундаментальная катастрофа. Девятая гипотеза размыкает круг Диониса и открывает ворота Тартара.