Насколько далеко ты готова зайти?
Настолько, насколько позволит он, касаясь ладонями остатков моего сердца и сжигая их дотла, иногда, залечивая, а иногда, терзая. Парадокс. Он — исключительный парадокс, поселившийся где-то глубоко и вознесший маленькие ростки когда-то будущих белесых цветков.

Сегодня Пэнси Паркинсон, казалось, вновь в нем прожгла дыру. Сегодняшней ночью Пэнси Паркинсон потеряла рассудок и совсем позабыла о своём тайминге, сокрытии ярких, чёрных локонов и продолжила играть, молясь Всевышнему или Теодору Нотту, курящему за игральным столом, обезоружевшего, казалось, не только её, но и тех нервно улыбавшихся мужчин, потерявших уверенность в своей победе, но всё также старательно державшихся, мужчин, которые уже почти второй час пускали слюни, в надежде поймать так не удачу за хвост, так хотя бы то волосок Пэнси из её теперь уже чуть-чуть потрепанных кудрей, слегка смятых, кудрей, касающихся поясницы, тех, что выбились, в тот момент, пока она находилась между ним и барной стойкой, пригреться вокруг её бедер, выслушивая несправедливости жизни или просто провести время (эффект, добившийся без усилий и забавляющий её, каждую ночь был тузом в ладонях Пэнси). Кудрей, раскрывающие её слегка бунтарский нрав по отношению ко всему и вся, ибо удобной, покладистой она была лишь в поместье, за столом со своим любящим отцом среди пожирателей и пожалуй, удобной, нервозной, как и всегда, в стенах Хогвартса. Крупье, находящийся посреди всей волнующей картины, где каждый старался спрятать свой эмоциональный порыв или таинства (которые хранила только одна Паркинсон в этих стенах, прикусывая губы и иногда отводя взгляд от своего объекта обожания, ощущая себя на грани, на той, грани, где подушечки пальцев изнывают, тело сковывает, а фокус и вовсе пропадает, та грань, где она жаждет прикоснуться к Теодору Нотту, но так старательно прячет своих демонов в обтягивающем платье) раскрыл четыре карты, красных мастей, ожидая от каждого голоса.

— Пропускаем, — мужчина, с лысиной, в черном смокинге поправил галстук и произнеся, будто кашлянул.

— Пропускаем, — повторил тот, самоуверенный, что по мнению Пэнси имел свой процент на выигрыш, но был обходителен и осторожен.

Скучный.

— Миледи? — крупье улыбнулся, вновь заглядываясь на карты.

— Да, конечно, — девушка кивнула, протягивая две стопки фишек, где сумма была не столь велика, даже для того парня, вызвавшимся для неё соперником, тот, находящийся слева от неё, был самым эмоциональным, уверенным и также, содержавший в характере большую часть какой-то врожденной спеси, именно так подумала Пэнси, встретив его на выходе, так подумала, провела параллель с магической Британией, улыбнулась, думая о том, что, возможно, где-то в другой вселенной данное лицо было бы Уизли, согласившимся на мировое господство тёмного лорда, было бы Уизли, выпускавшим демонов на прогулку и с ума сводящий любую слизеринку, заставляющий её только кончать от его чистокровной фамилии. Парня со слегка прилизанной прической, рыжего, в белоснежном смокинге, который за весь этот вечер и пылинки не поймал, — педант, в чистом виде, теперь, он согласился на её ставку, но протянул все свои стопки фишек, косо ухмыльнулся, стараясь прочесть эмоции Пэнси.

А она, уставилась на него, звонко смеясь на подкорке головного мозга и предвкушая сладость победы, облизнулась, поправила своё колечко на левой руке и как бы нахмуриваясь тихо выдохнула, опуская взгляд на карты.

Классика.

Её тактика слишком проста, но одновременно так недосягаема для мужского пола, что они, со всею своим жалостливым видом, каждый раз пытались взглядом пробежаться по телу, словно, подготавливая её к утешительной ночи, где постараются отплатить ту же сумму, что и выиграли у неё, нервно выпивая остатки своего коньяка, и начиная сомневаться в правильности своего желания выиграть у «неопытной и слишком открытой к этому миру».