Анархист Илья Эдуардович Романов как-то сказал: «не бойтесь тюрьмы, молодежь, идите спокойно в тюрьму».
Оставаясь верным своими идеалам до последнего, осознавая все последствия своей деятельности, многие пошли в тюрьму. Они были вынуждены столкнуться с новым для себя миром, абсолютно не похожим на их обыденный. И я пошёл вслед за ними...
Не буду скрывать, было страшно. Было безумно страшно. Я не боюсь в этом признаться. Мне не стыдно об этом говорить. Этот страх, этот ужас, невозможно забыть. Пережив такое, оставшись при этом прежним человеком — самое настоящее чудо.
Невозможно забыть красующийся вид пасмурного небо, за которым я наблюдал сквозь тюремные решётки.
Невозможно забыть самое ужасное, отвратительное и омерзительное — человеческий труп... Нет ничего страшнее, чем резкий гудок стационарного телефона, нецензурные выражения мусоров, от которых ты просыпаешься. Просыпаешься — и видишь через глазок стальной, ржавой двери тюремной камеры носилки... Ты видишь и понимаешь: очередной безымянный з/к повесился. Он сдался. Он не вытерпел. Его больше нет. Проходит время, небольшой, скажем так, перерыв — может неделя, а может месяц — и ты видишь вновь эту ужасающую картину...
В тюрьме у человека, имеющего власть над другими людьми, осознающего всю беспомощность запертых людей, выявляется его звериный облик. Самое ужасное, чудовищное, жестокое, что есть в душе человека проявляется в местах не столь отдалённых... Невозможно забыть пытки. Невозможно забыть, как нас ставили насильно на колени. Как над нами издевались. Невозможно забыть ночь с 17-го на 18-го июля — ночь, когда я почувствовал боль, которой раньше не ощущал.
Я не познал электрический ток... Я познал ментовскую дубинку. Я познал тяжесть берца, которым сдавливали мою голову. Я познал, каково спускаться по ступеням в подвал со спущенной головой и выкручеными руками. Я познал всю злобу мусоров. Весь садизм карателей.
Невозможно забыть холодные дни, проведённые без отопления. Дни, проведённые у маленькой окошки тюремной камеры, направляя свой взор на казахскую степь, покрытой снегом с температурой -25°. Невозможно забыть медленное угасание от COVID-19, капельницы и безвучный крик моей уничтоженной души: «Я отомщу!»
Невозможно забыть петлю. Невозможно забыть лезвие. Постоянные акты «членовредительства» (физические увечья), лужи крови, безымянная масса людей с окровавленными повязками на руках — вот, что такое тюрьма.
Невозможно забыть «карантин», «сук», обитающих там. Невозможно забыть свой первый день в СИЗО. Невозможно забыть холодную камеру, в которой царила мёртвая тишина.
Невозможно забыть мой последний казахстанский февральский вечер, проведённый в окружении товарищей. Невозможно забыть, как приходилось спать на «голой шконке», без матраса и одеяла.
Невозможно забыть и другое. Невозможно забыть солидарность, братство, чувство товарищества. Невозможно забыть тех, кто помог мне не сойти с ума. Невозможно забыть тех, кто не дал мне погибнуть. Невозможно забыть борьбу с тюремным режимом. Невозможно забыть всех тех, ради кого я хотел жить. Невозможно забыть всех тех, кто, находясь в ужасных условиях, продолжал улыбаться, смеясь своей горькой судьбе в лицо.
Невозможно забыть каждое письмо, прочитанное мной в тюрьме. Невозможно забыть всю помощь, оказанную мне. Невозможно забыть всех тех, благодаря кому я оказался на свободе. Я благодарен всем им.
Невозможно забыть современный ГУЛАГ.
Один мой сокамерник заявил: «Чтобы понять, что происходит в государстве — нужно посидеть в тюрьме этого государства!» Я сидел в том государстве, где людей расстреливают на улице... А теперь представьте, что происходит в казахстанских тюрьмах?
А лучше не представлять... Лучше разрушить тюрьмы. Их не должно существовать. Их предназначение не «исправлять». Их предназначение — пытать.
Я рад, что, пройдя через всё это, не сломался. Я рад, что я свободен. Я рад, что продолжаю верить в самого себя, продолжаю верить в свои идеалы. Я рад, что всё закончилось. И я рад всему хорошему, что произошло со мной.
Я благодарен тебе, тюрьма.
Я возвращаюсь.
