neben(w)ort

справедливости ради, дюрренматт классный, но лично я куда больше люблю его драматургию, нежели детективные романы, с которыми русскоязычный читатель зачастую лучше знаком (почему так — хз).

напоминаю:

место врёт время врёт тень недолго живёт

1

пришёл свет целоваться с тьмой и не смог вернуться домой
слеза стерегла остатки лица
и оставили спать за разбитой щекой
закрывая звезду за собой

2

зачем страдал восток чтоб запад не болел
у волка есть предел а где царя предел
сошёл с ума восток я пальчики вяжу
не закрывать замок на выросшем мосту

3

тень решает кому светить
опыт пришёл за своим концом
кота выгоняют на мост
рыб на верную смерть проводить
непонятной ладони страницу открыть
и нескоро вернуться

4

птица платит сердцем за твой полёт
адрес крови не важен
у травы дела́ у огня
говорят у бога другие дела
он ночами не смотрит на наши тела
непонятные танцы танцует

5

а чего я ищу я ищу ничего
и раскрытые вещи для ветра листаю


Сергей Сдобнов

какое-то время назад libra издали один из важнейших — и один из любимейших мною — сборников целана, "решётку речи" (в оригинале "sprachgitter"), в переводе алёши прокопьева. это нужно читать, почитать, покупать, оплакивать и заставлять знакомых делать то же самое: сослужите им хорошую службу.

тут можно найти некоторые стихи из сборника с комментариями алёши прокопьева:
https://flagi.media/piece/417

СНЕЖНОЕ ЛОЖЕ
 
Глаза, слепые к миру, в расщелине смерти: Я иду к вам,
твёрдый нарост на сердце.
Иду.
 
Лунное зеркало крутой отвесной стены. Отвесно.
(Затуманенный дыханием свет. Пунктиром кровь.
Клубящаяся душа, снова близкая к облику.
Десятипалая тень – в скобках).
 
Глаза, слепые к миру,
Глаза в расщелине смерти,
Глаза Глаза:
 
Снежное ложе под нами обоими, снежное ложе.
Кристалл за кристаллом,
зарешёченные на глубину времени, мы падаем,
мы падаем и лежим и падаем.
 
И падаем:
Мы были. Мы есть.
Мы с Ночью суть одна плоть.
В жилах, в жилах.

Пауль Целан (пер. А. Прокопьев)

///

SCHNEEBETT
 
Augen, weltblind, im Sterbegeklüft: Ich komm,
Hartwuchs im Herzen.
Ich komm.
 
Mondspiegel Steilwand. Hinab.
(Atemgeflecktes Geleucht. Strichweise Blut.
Wölkende Seele, noch einmal gestaltnah.
Zehnfingerschatten – verklammert.)
 
Augen weltblind,
Augen im Sterbegeklüft,
Augen Augen:
 
Das Schneebett unter uns beiden, das Schneebett.
Kristall um Kristall,
zeittief gegittert, wir fallen,
wir fallen und liegen und fallen.
 
Und fallen:
Wir waren. Wir sind.
Wir sind ein Fleisch mit der Nacht.
In den Gängen, den Gängen.

Paul Celan

РЕШЁТКА РЕЧИ
 
Округлость глаза между прутьев.
Мерцательной многоножкой веко
загребает ресничками кверху,
давая взгляду свободу.
 
Ирида-радужка, пловчиха, сон без видений, тусклый:
должно быть, близко оно, сердце-серое небо.
 
С наклоном, в железном светце,
коптящая лучина.
По реакции на свет
угадываешь душу.
 
(Был бы я как ты. Былa бы ты как я.
Разве не стояли бы мы
под одним пассатом?
Мы чужие.)
 
Плитки. На них
плотно друг к другу две
сердце-серые лужи:
Два
рта – горсти молчания две.

Пауль Целан (пер. А. Прокопьев)

///

Sprachgitter

Augenrund zwischen den Stäben.

Flimmertier Lid
rudert nach oben,
gibt einen Blick frei.

Iris, Schwimmerin, traumlos und trüb:
der Himmel, herzgrau, muß nah sein.

Schräg, in der eisernen Tülle,
der blakende Span.
Am Lichtsinn
errätst du die Seele.

(Wär ich wie du. Wärst du wie ich.
Standen wir nicht
unter einem Passat?
Wir sind Fremde.)

Die Fliesen. Darauf,
dicht beieinander, die beiden
herzgrauen Lachen:
zwei
Mundvoll Schweigen.

Paul Celan

ТЁМНЫЕ РЕЧИ

Как Орфей, я хвалю
Смерть, союзницу древнюю жизни,
И всей земной красоте,
И твоим глазам,
Князьям высокого неба,
Говорю мои темные речи.

Ты помнишь ли грозное утро?
Проснулся ты. На ладонь
Упала роса. Гвоздика
Дремала на сердце. Но ты
Увидел темную реку,
Бегущую мимо.

Да, кровь — моя гибкая лира,
Молчанье — моя струна.
В руке я держу твое сердце.
И знай, что прядь твоя стала
Прядью тени ночной,
И хлопья зимнего мрака
Холодят твои щеки.

Отныне я не твоя,
Мы опустили глаза.

Но я хвалю, как Орфей,
Жизнь, союзницу смерти,
И мне сквозь закрытые веки
Светит глаз твоих синева.

Ингеборг Бахман (пер. Г. Ратгауз)

///

Dunkles zu sagen

Wie Orpheus spiel ich
auf den Saiten des Lebens den Tod
und in die Schönheit der Erde
und deiner Augen, die den Himmel verwalten,
weiß ich nur Dunkles zu sagen.
 
Vergiß nicht, daß auch du, plötzlich,
an jenem Morgen, als dein Lager
noch naß war von Tau und die Nelke
an deinem Herzen schlief,
den dunklen Fluß sahst,
der an dir vorbeizog.
 
Die Saite des Schweigens
gespannt auf die Welle von Blut,
griff ich dein tönendes Herz.
Verwandelt ward deine Locke
ins Schattenhaar der Nacht,
der Finsternis schwarze Flocken
beschneiten dein Antlitz.
 
Und ich gehör dir nicht zu.
Beide klagen wir nun.
 
Aber wie Orpheus weiß ich
auf der Seite des Todes das Leben
und mir blaut
dein für immer geschlossenes Aug.

Ingeborg Bachmann

друзья! хочу напомнить о том, что я преподаю немецкий, в т.ч. с полного нуля.
✨у меня гибкий подход, ориентируюсь на нужды, пожелания, слабые и сильные стороны ученика.
✨на занятиях можем читать худ.лит. в оригинале или слушать и обсуждать тексты einstürzende neubauten, а можем налегать на грамматику; могу и просто помочь вам с освоением школьного/вузовского курса и домашками.
✨я люблю немецкий и то, что на нём написано, а также полтора года жила в германии (не считая предшествовавших тому продолжительных поездок с целью изучения языка).
✨цена демократичная, если что — можем договориться.

по всем вопросам — сюда: @gall0wsCalibrat0r

буду крайне признательна за распространение!

Нарцисс

Ну что ж, пойдем. И может быть, я встречу
тебя, а ты меня, хоть и сейчас
мы вместе. Мы в одном и том же месте,
которое мне обозначить нечем,
и кто из нас двоих узнает нас?
Наш облик, как и путь наш, неизвестен.

Вот наступает вечер. Небо ищет
в асфальте впадин, заливает их
водой и долго смотрит в тротуары.
Так сумерки, сияя нищей
зарей витрин и парой глаз твоих,
становятся дождем везде и в паре

твоих глаз. Дождь
молчит: ни да,
ни нет. Ну что ж,
пойдем туда,

где Спи спокойно на граните
прочтем или Спокойно спите
без снов и никому не снясь,
где с высоты на вечер пролит
холодный взгляд и небо строит
зеркальный сад и сразу в грязь
сбивает яблоки глазные -
они соскальзывают вниз
и там текут, уже слепые.

И вот вокруг становится темно.
Лишь небо светло, как Нарцисс
в глубокой тьме ручья.
Он жив, блаженно дышит.
Прохладная струя
то волосы колышет,
то мягко стелет дно.

На что весь вечер просмотрел он
и что в ответ ему блестело
или сверкало как гроза
слилось с ним наконец в одно
легчайшее немое тело,
закрывшее глаза.

Григорий Дашевский

Diving Into the Wreck

First having read the book of myths,
and loaded the camera,
and checked the edge of the knife-blade,
I put on
the body-armor of black rubber
the absurd flippers
the grave and awkward mask.
I am having to do this
not like Cousteau with his
assiduous team
aboard the sun-flooded schooner
but here alone.
 
There is a ladder.
The ladder is always there
hanging innocently
close to the side of the schooner.
We know what it is for,
we who have used it.
Otherwise
it is a piece of maritime floss
some sundry equipment.
 
I go down.
Rung after rung and still
the oxygen immerses me
the blue light
the clear atoms
of our human air.
I go down.
My flippers cripple me,
I crawl like an insect down the ladder
and there is no one
to tell me when the ocean
will begin.
 
First the air is blue and then
it is bluer and then green and then
black I am blacking out and yet
my mask is powerful
it pumps my blood with power
the sea is another story
the sea is not a question of power
I have to learn alone
to turn my body without force
in the deep element.
 
And now: it is easy to forget
what I came for
among so many who have always
lived here
swaying their crenellated fans
between the reefs
and besides
you breathe differently down here.
 
I came to explore the wreck.
The words are purposes.
The words are maps.
I came to see the damage that was done
and the treasures that prevail.
I stroke the beam of my lamp
slowly along the flank
of something more permanent
than fish or weed
 
the thing I came for:
the wreck and not the story of the wreck
the thing itself and not the myth
the drowned face always staring
toward the sun
the evidence of damage
worn by salt and away into this threadbare beauty
the ribs of the disaster
curving their assertion
among the tentative haunters.
 
This is the place.
And I am here, the mermaid whose dark hair
streams black, the merman in his armored body.
We circle silently
about the wreck
we dive into the hold.
I am she: I am he
 
whose drowned face sleeps with open eyes
whose breasts still bear the stress
whose silver, copper, vermeil cargo lies
obscurely inside barrels
half-wedged and left to rot
we are the half-destroyed instruments
that once held to a course
the water-eaten log
the fouled compass
 
We are, I am, you are
by cowardice or courage
the one who find our way
back to this scene
carrying a knife, a camera
a book of myths
in which
our names do not appear.

Adrienne Rich

Замена колеса

Я сижу на обочине шоссе.
Шофер заменяет колесо.
Мне не по душе там, где я был.
Мне не по душе там, где я буду.
Почему я смотрю на замену колеса
С нетерпением?

Бертольт Брехт (пер. И. Фрадкин)

///

Der Radwechsel

Ich sitze am Straßenhang.
Der Fahrer wechselt das Rad.
Ich bin nicht gern, wo ich herkomme.
Ich bin nicht gern, wo ich hinfahre.
Warum sehe ich den Radwechsel
mit Ungeduld?

Bertolt Brecht

мой перевод, йоу.

МАЛЕНЬКАЯ БЕСКОНЕЧНАЯ ПОЭМА

Сбиться с дороги -
это слиться с метелью,
а слиться с метелью -
это двадцать столетий пасти могильные травы.

Сбиться с дороги -
это встретиться с женщиной,
которая режет по два петуха в секунду
и не боится света,
а свет - петушиного крика,
задушенного метелью.

А когда метель задохнется -
пробудится южный ветер,
но и ветры стонов не слышат -
и поэтому снова пасти нам могильные травы.

Я видел, как два колоска воскового цвета,
мертвые, хоронили гряду вулканов,
и видел, как два обезумевшие ребенка
отталкивали, рыдая, зрачки убийцы.

И я знаю, что два - не число
и числом не станет,
это только тоска вдвоем со своею тенью,
это только гитара, где любовь хоронит надежду,
это две бесконечности, недоступные
друг для друга.
и еще это стены мертвых
и напрасная боль воскрешенья.
Цифра два ненавистна мертвым,
но она баюкает женщин,
и они пугаются света,
а свет - петушиного крика,
петухам же в метели не спится,
и поэтому вечно пасти нам могильные травы.

Федерико Гарсиа Лорка (перевод А. Гелескула)